Год со Штроблом - [35]

— Вы хотели бы получить место машинистки?

Обычный вопрос, и они не ожидали от нее ничего, кроме «да». Но Норма еще не забыла фразы брата: «И какое же по счету рабочее место ты меняешь?» Она всегда уходила по собственному желанию и никогда трудового законодательства не нарушала. Но слова брата засели в ней, словно заноза. Почему, спрашивается? Каждый имеет право работать там, где хочет. И ей расхотелось работать на прежнем месте, а захотелось быть здесь. Кстати говоря, где бы она ни работала, замечаний и нареканий она не имела. И поскольку она права, ей должно быть безразлично, что там о ней говорят.

— Машинистки — да. Только вы не думайте, что я на это место зарюсь. Я вполне могу делать что-то другое.

Эти слова она произнесла небрежно, поджав губы, но двое из сотрудников отдела кадров быстро подняли головы, будто заслышали призывный звук фанфары:

— То есть согласились бы пойти в отдел рабочего снабжения? И не отказались бы работать и в выходные дни? Скажите «да» — и мы примем вас сию же минуту!

Смотри-ка, кому-то Норма Шютц нужна позарез!

Бюро пропусков, отдел специальных перевозок, склад. Бумажки, печати, белый халат. Она в нем, между прочим, недурно выглядит. Только этот сетчатый чепчик на ее каштановой гриве… ну, и что с того? После смены она чепчик сбросит — и поглядим!

А малышка прямо-таки прилепилась к ней. Над постелью у малышки висят пестрые фотографии звезд эстрады, а на подушках — шелковые наволочки, все в рюшечках. Надо будет отвадить ее — нечего держаться за чужой подол. Но когда та спросила, не хочет ли Норма пойти вместе с ней, Норме это пришлось по вкусу. Почему бы и не сходить туда, где работают мужчины в ватниках и защитных касках?

Дорога к главному зданию вела их по мокрому песку, по дощатым мосткам через канавы, в которых лежал кабель, мимо куч мусора и сваленных панелей. Иногда попадались дорожки из бетонных плит. Из кухни до головных боксов, кажется, рукой подать, а добираться до здания, мощного и впечатляющего даже издали, куда сложнее, чем воображаешь.

В боксах вовсю готовились к началу монтажа внутренней арматуры. Ад кромешный, отовсюду — сверху, слева и справа — ссыпают мусор, сметают оставшиеся после каменщиков ошметки извести и глины; вместе с ними вниз, в лестничный пролет, летят обломки каких-то труб, ненужная тара, рваная оберточная бумага и еще бог знает что.

Аннхен, расспросив рабочих, где могут быть русские, согнувшись чуть не пополам, юркнула в какой-то проем, а Норма, прижавшись к стене, пыталась в этой невообразимой для нее прежде кутерьме вызвать в памяти другую картину, которая вдохновила ее.

«Так это здесь, — думала Норма, — металл мерцает как серебро с легким оттенком старого золота? Так это здесь с высочайшей точностью в чуть ли не стерильных помещениях сваривают, полируют и монтируют трубы?» То, что она видела: пыль столбом, кучи неубранного строительного мусора и суетящиеся повсюду рабочие — никак в эту картину не укладывалось. И она решила бы, что ошиблась адресом, не заметь черной доски, на которой мелом было написано, что на этот час шпаклевщики покрыли искусственной смолой одиннадцать тысяч квадратных метров бетонных стен, а кабельщики протянули двести пятьдесят километров кабеля. Увидев невесть откуда появившегося Герда, она вздрогнула, в ней шевельнулось какое-то неприятное чувство. Он, видимо, поразился, увидев ее здесь, а она приняла независимый и равнодушный вид: «Для кухни я гожусь — вот никто и не спросил, сколько мест работы я сменила. Вам самим в таких случаях выгодно, когда кто-то покидает прежнее место, зато у вас брешь закроется».

Но вот он подходит к ней, вот берет за руку и говорит:

— Ты куда, вообще говоря, запропастилась?

Она отняла руку и ответила:

— А никуда! Здесь я. Еще вопросы будут?

Он промолчал, только посмотрел на нее. А она отвернулась в другую сторону, туда, где сейчас четверо или пятеро мужчин сгрудились в некотором смущении вокруг женщины, черные глаза которой возбужденно сверкали на покрытом пылью лице.

— Советский товарищ спрашивает, есть ли тут кто из руководства? — крикнул кто-то из группы Шютцу.

— Вот он! — ответил Шютц, указав на мужчину, приближавшегося к группе с другой стороны бокса, и это, конечно, был не кто иной, как Штробл.

— Что случилось? — спросил Штробл. Подойдя к женщине, он услышал целую обвинительную речь на русском языке. Кое-кто из стоявших рядом опустил голову, а один ухмылялся.

— Минуточку! — спокойно произнес Штробл. — Я кое-что по-русски понимаю, но когда говорят так быстро… — Он повернулся к тому, который ухмылялся. — Ты что, можешь перевести?

Тот пожал плечами и сказал:

— Если я ее правильно понял… Она вне себя, потому что кто-то в углу четвертого бокса сливал остатки купороса. И не раз…

Черноглазая женщина сняла с головы защитную каску, будто ей сделалось нестерпимо жарко в ней. Увидев ее каштановые волосы, упавшие на плечи, Шютц и Штробл сразу признали в ней ту самую женщину, которая несколько дней назад разговаривала по телефону со своей дочкой. Сейчас она говорила быстрее, чем в тот вечер, более настойчиво, и Зинаида несколько раз кивнула головой, словно подтверждая ее слова. Потом, несколько озабоченная, перевела: