Год рождения - [13]

Однажды, когда они были уже женаты, Женька признался мне, что ему всегда нравилась Марина, но он видел, что я в нее влюблен, и поэтому так долго не решался начать за ней ухаживать…

И вот теперь мой лучший друг сидел перед старшим следователем Осиповым с низко опущенной головой и давал показания, вернее, делал все возможное, чтобы их не давать.

— Так вот, Михаил Иванович, — обратился ко мне Осипов, — Хрипаков утверждает, что ни о какой платине он понятия не имеет, никакому Цуладзе ее не продавал, а его показания — чистейшей воды оговор и попытка свалить на него свою вину!

И Осипов, и я знали, что это заведомая ложь. И она опровергалась не только показаниями Цуладзе и других соучастников преступления, но и имевшимися в деле оперативными данными. Но поскольку оперативные данные не могли быть предъявлены суду, Осипов сказал:

— Ну что ж, Хрипаков, придется провести очные ставки и изобличить вас во лжи!

Хрипаков продолжал молчать, подавленный не столько словами Осипова, сколько моим приходом.

Поняв, что в моем присутствии Осипову вряд ли удастся добиться правдивых показаний и не желая доводить дело до очной ставки и подвергать Женьку унизительной процедуре вынужденного признания, я воспользовался тем, что он по-прежнему не смотрел на нас, и жестом показал Осипову, что хотел бы поговорить с Хрипаковым один на один.

Осипов согласно кивнул мне головой и сказал:

— Михаил Иванович, побудь, пожалуйста, здесь, а я пойду и распоряжусь о вызове Цуладзе.

Когда он вышел из кабинета, Хрипаков поднял на меня глаза и с горечью сказал:

— Я много слышал о коварстве сотрудников госбезопасности, но никогда не думал, что ты можешь ради своей карьеры предать друга!

— Это я предал друга? — возмутился я.

— А кто же? — презрительно посмотрел на меня Хрипаков. — Ты что, не мог предупредить меня, ну, намекнуть как-нибудь, что Цуладзе и его компания у вас под колпаком?

— Намекнуть? — переспросил я. — Да за такие намеки у нас отдают под трибунал!

— Значит, на то, что я сяду, тебе наплевать? — дрожащим голосом спросил Хрипаков.

— Об этом надо было думать раньше! — жестко сказал я, поскольку у меня к Женьке было гораздо больше претензий, чем у него ко мне.

— Но неужели ты не мог предпринять какие-то меры, чтобы я не угодил сюда? Или чекистам не положено выручать друзей из беды? — исподлобья посмотрел на меня Хрипаков.

— Предпринять, говоришь? — едва не взорвался я, совсем позабыв, что мы разговариваем в кабинете следователя. — А ты помнишь, как за несколько дней до полета Гагарина я приходил к тебе на завод?

Хрипаков ничего мне не ответил и только закрыл лицо руками…

Первая информация о том, что Хрипаков вступил в преступный сговор с Цуладзе, передал ему двухсотграммовый моточек платиновой проволоки и намерен передать еще, была получена в самом начале апреля.

Мне трудно было в это поверить, но сведения были получены с помощью оперативной техники, и их достоверность не вызывала никаких сомнений.

Когда на очередном совещании обсуждался этот вопрос и впервые прозвучала фамилия Хрипакова, я сразу заявил, что это мой друг, и, несмотря на очевидность его причастности к преступной группе, дал ему положительную характеристику. Другой характеристики я не мог ему дать не только потому, что он был моим другом, а потому, что за все время нашей дружбы он не совершил ни одного дурного поступка и всегда отличался большой порядочностью и честностью.

Примеров этому я мог бы привести множество. В спорте тоже, при желании, можно жульничать, особенно в тех видах, где результат оценивается не в метрах, секундах или очках, а в победах над конкретными соперниками, как в борьбе, боксе или фехтовании.

Я знал многих фехтовальщиков, которые умышленно «отдавали» бои, чтобы потом в нужный момент получить их обратно, или покупали победы при выполнении мастерского норматива. Но я твердо знал, что Женька никогда этим не занимался и звание мастера спорта заработал честно.

Как он мог изменить своим принципам и совершить преступную сделку, мне было совершенно непонятно, поэтому я попросил разрешения встретиться с Хрипаковым и попытаться склонить его к добровольной явке с повинной. Мне почему-то казалось, что стоит ему меня увидеть, как он одумается и сам расскажет мне о том, в какую неприятную историю попал. Я верил в нашу дружбу и хотел дать ему шанс избежать неминуемого наказания.

И еще, если уж быть до конца откровенным, я надеялся, что с помощью Хрипакова, пользующегося у Цуладзе и его компаньонов полным доверием, нам удастся многое прояснить в не совсем понятном пока для нас механизме совершения преступления и выявить неизвестных нам участников.

После некоторого раздумья Василий Федорович сказал:

— Хорошо, Михаил Иванович, давай попробуем. Только твердо условимся, по своей инициативе никаких разговоров с Хрипаковым на эту тему не вести, он должен сам рассказать тебе все и попросить совета.

Я понимал озабоченность Василия Федоровича, но такое предупреждение было излишним. Я и сам отлично понимал, какая ответственность ложится на мои плечи. И не только потому, что своими неграмотными действиями я мог провалить всю разработку. Еще важнее было то, что планировалось использовать намечавшуюся сделку как повод для «делового» разговора с сотрудником американского посольства, удачный исход которого сулил возможность приобретения источника информации в ЦРУ.