Год призраков - [18]

Физкультуру у нас вел тренер Гриншоу, который зачем-то всегда держал хотя бы одну руку в тренировочных брюках: я не имею в виду карманы. Если шел дождь или на улице было слишком холодно, мы оставались в физкультурном зале и играли в вышибалы. Мы разделялись на две команды, и каждая занимала свою сторону зала, причем пересекать разделительную линию запрещалось. Нужно было вышибить кого-нибудь из команды противника, попав в него красным мячом, довольно жестким. Если же противнику удавалось поймать мяч, то из игры выбывал ты сам и садился на скамейку.

Как-то раз перед самым Рождеством у Гриншоу появился блеск в глазах — он дунул в свой свисток и объявил игру в вышибалы. Все шло как обычно, и Чарли удавалось довольно долго прятаться, пользуясь навыком невидимости, а потому он остался последним в своей команде. С другой стороны последним оказался Джейк Харвид. Никто не знал, сколько раз его оставляли на второй год, но точно было известно, что один раз, еще до перехода в пятый класс, его уже арестовывали. Бицепсы Джейка были как сталь, а сзади на голени левой ноги он сам себе перышком и тушью вытатуировал слово «говно». Увидев финальный расклад, Гриншоу дунул в свой свисток и ввел новое правило: два оставшихся игрока могли теперь двигаться по всей площадке — разделительной линии больше не существовало.

Мяч был у Чарли, но Джейк с важным видом спокойно направился в его сторону. Чарли изо всех сил бросил мяч, но тот поплыл в воздухе, как воздушный шарик, и Джейк без труда поймал его — словно сорвал яблоко с ветки. На этом игра должна была окончиться, но Гриншоу не стал свистеть. Все в зале принялись скандировать: «Джейк! Джейк!» Джейк завел руку назад, а Чарли тем временем принялся пятиться — до тех пор, пока не оказался совсем рядом со стеной. Там он встал, закрыв лицо руками. Мяч ударил Чарли в грудь с такой силой, что из него вышел весь воздух и, отброшенный назад, он стукнулся головой о бетонную стену. Очки его раскололись пополам, ударившись о пол, и сам Чарли без сознания тоже рухнул наземь. Вызвали «скорую», и рождественским подарком для Чарли оказалось сломанное ребро.

Отец и Дед, сев в машину, присоединились к поискам Чарли, а мы с Джимом прицепили к ошейнику Джорджа поводок и отправились в лес — посмотреть, не обнаружится ли там следов пропавшего. По пути нам попалось немало ребят из нашего квартала и их родителей — все ехали либо на машинах, либо на велосипедах и тоже искали Чарли.

Джим сказал:

— Он, наверное, где-то потерялся и не может вспомнить дорогу домой. Ты же знаешь Чарли.

Я ничего не ответил, потому что мое воображение было занято собственной персоной — как я сам теряюсь и не могу найти дорогу домой, а то и того хуже — как меня связывают и увозят куда-то, откуда мне никогда не выбраться, не увидеть родных и дома. У меня сердце ушло в пятки, и я непременно убежал бы назад, если бы не было светло и Джордж не семенил рядом с нами.

— Может, его схватил бродяга, — наконец произнес я.

К этому времени мы добрались до дверей школы, и тут Джим остановился, повернулся и посмотрел на меня.

— А знаешь, — сказал он, — наверное, ты прав.

— А как ты думаешь, им это пришло в голову?

— Конечно, — сказал он, но тут я вспомнил шляпную коробку в мусорном бачке, и меня охватили сомнения.

Наши поиски в лесу были короткими. День стоял удивительно ясный и холодный, все деревья покрывались багрянцем, но мысль о том, что бродяга теперь уже не только заглядывает в окна, не давала нам покоя. Мы дошли только до изгиба ручья — дальше не хватило духа. Выйдя из леса, мы заглянули в канализационную трубу, обошли баскетбольные площадки, мельком осмотрели сточную яму и, пройдя по периметру забора вокруг школьного двора, вернулись ко входу.

— У меня есть тридцать центов, — сказал Джим. — Хочешь сбегать в гастроном за газировкой?

Это ты?

После этого примерно неделю наш квартал кишел полицейскими — они опрашивали всех в связи с исчезновением Чарли Эдисона и пытались составить версию происшествия. История эта появилась в вечерних новостях. В репортаж даже включили фотографию Ист-Лейка. В черно-белом варианте наша школа выглядела иначе, став почти неотличимой от других, куда ребята ходят с удовольствием. Потом мелькнула фотография Чарли — он улыбался из-за своих громадных очков. Я не смог сдержаться и отвернулся, вспомнив все испытания, через которые ему довелось пройти за то время, что я его знал.

Все искренне переживали за Чарли и сочувствовали его семье, но к концу второй недели город начал возвращаться к своим старым привычкам, словно какой-то сильный поток затягивал нас в русло нормального существования. Меня огорчило, что все были вполне готовы поскорее оставить Чарли в прошлом и вернуться к своей каждодневной жизни. Не могу сказать, что я сильно отличался от них. Мои мысли возвращались к домашнему заданию по арифметике, полученному от Краппа, и бедам собственной семьи. Думаю, расследование продолжалось, но жители нашего городка больше не пребывали в ступоре.

Хотя шум вокруг трагедии быстро сходил на нет, у меня все еще мурашки бежали по коже, когда мой взгляд останавливался на пустой парте Чарли или когда я на велосипеде проезжал мимо его матери, которая, лишившись сына, явно лишилась и ума. Она каждый день бродила по кварталу, заглядывала на задние дворы, обследовала мусорные контейнеры за универмагом, плелась вдоль путей. Горе иссушило ее — одну из самых молодых матерей в нашем квартале: всего за одну ночь она осунулась, светлые волосы стали похожи на проволоку, глаза сделались пустыми.