Год нашей войны - [13]

— Молния, успокойся, — попросил я.

— Нет уж! К примеру, Станиэль бесцеремонно прервал твой отдых, чтобы спросить о его величестве, и даже не подумал поблагодарить тебя за то, что ты приволок Данлина живым с поля боя. Он настолько…

— Довольно!

Я видел, что Станиэля начало трясти от смущения. Если до этого его нервы были натянуты до предела, то теперь они просто разрывались в клочья. Я хотел дать ему возможность ответить, но остановить Молнию так же трудно, как обуздать несущегося боевого скакуна. Я протянул Станиэлю руку, и он, придя в себя, пожал ее. В его пальцах все еще ощущалась легкая дрожь.

— Да. Несомненно. Да… Комета, — окрепшим голосом обратился он ко мне. — Авия приносит тебе благодарность за спасение моего брата. Твой поступок — лучший пример проявления великого мужества в момент страшной опасности. Я обязательно сообщу об этом в письме императору, которое Молния, к сожалению, пока не дает мне отправить. Возможно, ты сам его доставишь. Спасибо и за то, что предотвратил дальнейшие потери среди фюрда, которому не удалось бы вернуть тело моего брата.

Если бы слова, начертанные на бумаге, превращались в наличные, они доставляли бы мне большее удовлетворение.

— Где ты был? — поинтересовался Молния.

— Хм. На пресс-конференции.

— Что?!

— Кроме этого, я хотел бы извиниться за то, что Данлин нарушил твой прямой приказ и отправился в Бумажные земли.

Станиэль явно нервничал, его светлые крылья, практически белые на кончиках перьев, беспомощно обвисли на спине. Принц носил на них тонкие золотые браслеты, как кольца на пальцах.

Я не обязан был слушать его извинения и знал, что император тоже не станет этого делать. Данлину не было прощения. Его провал — очередная иллюстрация того, что случается, когда заекай — неважно, какого положения, — ослушиваются приказов эсзаев на поле боя. С другой стороны, я не хотел осложнять ситуацию. В будущем нам еще неоднократно представится возможность обсудить произошедшее, и не стоит заниматься этим сейчас, у смертного одра короля.

— Я принимаю твои извинения, — кивнул я, — но поговорим об этом позже.

— Ты придешь в Солнечный зал? — спросил Станиэль, и тут из коридора донесся едва слышный шорох.

Станиэль застыл.

— Что это? — прошептал он.

Я почувствовал напряжение, нарастающее в воздухе.

Кто-то подслушивал за дверью, очень тихо и сосредоточенно. Я уловил тончайший запах папоротника и алкоголя, после чего прыгнул к двери и широко распахнул ее. Мы выбежали в коридор, но там никого не было.

— Женя, — сказал я.

— Женя Дара, — повторил Станиэль.

В первый раз за десять лет наши пути пересеклись. Все хорошо, сказал я себе. Никто ничего не знает.

Месяц становился все ярче на темнеющем закатном небе По коридорам и дворам серого Лоуспасса разносились приглушенные разговоры солдат. Копейщики, лучники, уланы и кавалерия — все ждали, когда объявят последние новости о состоянии Данлина.

Если бы я не был так занят, то именно мне выпала бы обязанность ходить среди воинов, выясняя их мнение о происходящем. Теперь же этим занимались Тауни и Станиэль — Торнадо общался с фюрдом Равнинных земель, а принц — с гарнизоном крепости, который размещался за поросшим травой Внешним барьером, который был дополнительно укреплен насыпью из известняка. Авианская пехота разбила палатки за толстыми стенами куртин. Большинство солдат спали, но некоторые сидели группами и тихонько говорили о павших на поле боя товарищах.

Вдоль реки росли первоцветы. После битвы на Известковых Перекрестках, девяносто лет назад, их желтые лепестки стали розовыми. Солдаты срывали их в память о фюрде, который ушел навсегда, потому что я написал однажды, что это наша кровь окрасила цветы в розовый цвет — тогда, в тысяча девятьсот двадцать пятом. Было странно видеть крепкого, закаленного в походах, обросшего щетиной мужика с цветком первоцвета, закрепленным в щели в доспехах.

Я прогуливался вокруг крепости, пытаясь избавиться от странного чувства, будто чего-то не хватает. Меня преследовало скорее наваждение, чем осознанная мысль, однако такое состояние мне было хорошо знакомо, и я не сомневался, что постепенно оно будет только усиливаться. Как правило, когда такое происходит, я в конце концов запираюсь в своей комнате, чтобы вколоть еще дури. Куда бы я ни шел, люди спрашивали меня, как Данлин, жив ли он и сколько еще времени фюрд будет оставаться в холодной крепости.

Я прошел мимо открытого окна и ощутил Женино присутствие. Я чувствовал ее. Шагая вдоль строгой колоннады, которая резко заворачивала вместе со стенами куртин каждые сто метров, я точно знал, что за мной кто-то наблюдает. Я позвал ее по имени, и в ту же секунду она молча растворилась.

Я не винил ее за желание понаблюдать за мной издали, мне, пожалуй, было даже приятно, что она вообще хочет этим заниматься. Возможно, она играла со своими эмоциями так же, как с моими. Она дразнила собственный страх, все ближе подбираясь к краю пропасти. Одновременно она подвергала серьезному испытанию и мое желание. Я продолжал идти вперед, в то время как она неслась по темным коридорам. Я представил, как Женя крадется по черепичным крышам, проходит мимо цистерн, кладовых, захламленных кухонь, бежит по лестницам, ловя на себе удивленные взгляды людей. Промелькнувшая перед глазами картинка вызвала у меня рык: «Я — эсзай! Этот фокус не пройдет». Я знал, что если бы захотел, то поймал бы ее.