Год мертвой змеи - [181]

Машинально проведя рукой по изуродованному лицу (привычка, от которой Алексей никак не мог заставить себя избавиться), военный советник молча покачал головой. Он не мог чувствовать себя виноватым, потому что виноват не был, но разведчика можно было понять. Неизвестность – это иногда хуже, чем если бы его друг просто погиб у него на глазах. И что же это за задача, которая могла заставить его сделать такой выбор?.. Скорее всего, этого он не узнает никогда. Ничего страшного здесь нет, потому что даже одно то, что советскому военному советнику дали возможность выйти в боевой поход к вражескому побережью, через враждебное море – лишь бы не сорвать выполнение этой задачи, лишь бы не свести к нулю и так-то призрачные шансы на успех… Неглупому человеку такого хватало, чтобы не стремиться слишком много думать. Американец, стоящий в двух метрах от него, тяжело дыша – первый американец, которого он встретил в жизни – оказался не ключом, а балластом. Значит, второй. Тот, который «был готов бежать при первом подходящем случае». А этот, значит, оказался не готов… На это ему ума хватило – как, впрочем, и на то, чтобы принять единственно верную линию поведения, давшую ему хоть какую-то возможность прожить еще несколько часов. А если повезет, то и вообще уцелеть. Видимо, русский плен неплохо способствует развитию навыков выживания – да и ума, наверное, тоже.

Алексей полагал, что таких людей грех убивать без прямой и острой необходимости, иначе это будет слишком уже большое насилие над человеческой природой. То, что ему в свое время, много лет назад, пришлось собственными руками убить человека, похожего в чем-то на этого, стоящего рядом, он переваривал потом несколько лет. За это время он с успехом загнал произошедшее в дальние подвалы памяти, но так и не решил для себя окончательно – был ли этот поступок правильным. Теперь же, с недоумением пытаясь понять свой поступок пятиминутной давности, Алексей осознал, что и то, и другое связано между собой. Это было неожиданно, и это заставило его внимательнее посмотреть на нечеткий силуэт криво опирающегося на поручень врага.

– Ли, ты еще здесь? – спросил он через минуту.

– Здесь, товарищ командир.

Разумеется, Ли не был столь неосторожен, чтобы оставить его наедине с пленным, будь тот связан хоть цепями. Сигнальщик в расчет не шел – сейчас он был демонстративно глух, живя только горизонтом. Он мог и не успеть среагировать, кинься связанный американец на командира с намерением прокусить ему горло.

– Правильно… Вызови кого-то из матросов покрепче. Не развязывая, суньте этого… куда-нибудь. В канатный ящик, что ли… Понял?

Он отвернулся и не повернулся назад даже тогда, когда за спиной по-русски отчетливо сказали «Спасибо». Шаги нескольких человек, ругань вполголоса, потом, уже дальше – глухой шлепок сорвавшегося с трапа тела и сразу за этим – отчетливый звук удара. Это тоже не имело значения – корейцам не за что было жалеть вражеского солдата, будь его жизнь хоть три раза искуплением за прошлое советского военсоветника.

Прошлое, о котором не знал уже ни один живущий на земле человек, но которое, тем не менее, никуда не делось. Сын красного командира, Алексей Вдовый, был убежденным атеистом, более того, он был членом Партии, но сейчас что-то заставило его осознать, что странным поступком он купил себе у судьбы время – пусть хотя бы на гнутый медяк. От этого ему стало немножко легче ждать.

Минный заградитель «Кёнсан-Намдо», боевая единица военно-морского флота Корейской Народно-Демократической Республики, прожил еще несколько часов. Эти часы его экипаж и те люди, которые оказались на борту корабля из-за стечения обстоятельств, из-за сведения нитей их судеб в один узел, в одну точку, медленно перемещающуюся вдоль восточного побережья полыхающего Корейского полуострова, провели по-разному. Капитан-лейтенант Вдовый, не уходивший с мостика, вел корабль так, как подсказывало ему чутье – почти вплотную к тем глубинам, которые только самый легкомысленный курсант мог обозначить как просто «опасные». Риск налететь на глубоко выдающийся в море подводный мыс или на необозначенную на карте скалу он счел значащим меньше, чем возможность затеряться среди хаоса засветок на экранах вражеских радаров, если двигаться ближе к берегу.

Сменившийся к 5 часам утра сигнальщик, беспрекословно освободив мостик, ушел на ют, и вместо того, чтобы попытаться дать глазам отдохнуть, продолжал вести наблюдение в самовольно выбранном секторе – от этого было немного легче ждать уже ему. Младший лейтенант-кореец, не сумев уговорить русского передать ему вахту хотя бы на полчаса или час, теперь стоял рядом с командиром корабля, щурясь от ветра, от ожидания удара в корпус и того скрежета, которым будет сопровождаться их отсроченная смерть. Каждые пятнадцать минут он уходил вниз – слушать дизель, от надежности работы которого зависело сейчас почти все.

Под палубой, в помещении, похожем размерами и формой на склепанный из стали гроб на четыре–пять человек, старший капитан Корейской Народной Армии Пак Хен Ю, не мигая, разглядывал капитана медицинской службы армии США Вильяма Роберта Вудсона-младшего, сидящего напротив него на железном табурете со стянутыми за спиной руками. Тот, второй американец, уже перестал его интересовать – более того, о нем ему не хотелось даже думать. Сейчас, сию минуту, ему хотелось совершенно другого. Борьба настолько отчетливо выражалась на лице разведчика, что капитан-химик неосознанно отодвигался все дальше и дальше. Только когда ножки табурета скрежетнули по выкрашенной бурым палубе, оба пришли в себя и столкнулись глазами.