Год крысы. Видунья - [27]

— Не трясись, уже почти пришли, — Жару было тепло от одного предвкушения шалости. — Вот увидишь, тебе понравится!

Общинное поле начиналось сразу за молельней. По закону десятина вескового урожая шла в тсарские закрома, но с её отсчётом вечно возникали проблемы. «Да что ты, родненький, какие семь мешков — четыре, и то один неполный!» — клялась ушлая вдовица, глядя на голову большими честными глазами и призывая в свидетели Хольгу (хотя следовало бы Сашия, покровителя вралей). «Не… — гнусавил более совестливый кузнец, изучая носки лаптей. — Не сажали мы репу. Сын грыз? Так то тесть лукошко привёз…» В конце концов, чтобы не ругаться, решили распахать для тсаря отдельное поле за весковой оградой, а работать в нём по очереди. Ругались, конечно, всё равно — один до ночи, не разгибаясь, полол, а другой тюпнул с краешку тяпкой, вздремнул в борозде и с обеда удрал, — но разбирать споры стало куда проще. Тут-то всё на виду, соседи ревниво бдят, зная, что через неделю их очередь.

В этому году на общинном поле, по уговору с окружным главой, сажали ячмень. Вырос он так себе, пополам с бурьяном, но для года Крысы сойдёт. Зато соломы с него вышло! Длинный высоченный стог, похожий на лежащую хрюшку: с одной стороны плавный подъём «рыла», с другой почти отвесный «зад». Солома тсаря не интересовала, но её надлежало хранить до приезда сборщика налогов: мало ли, вдруг ближе к столице не найдут, чем в тсарские коровниках подстилать? А потом уж по тючку, по возку разбирали кому надо.

— А если нас весковые поймают?

— Хо! Этих сопляков давно мамки по домам разогнали, — Жар задрал голову, прикидывая, как ловчее взобраться по душистому, шуршащему, рыхлому склону.

Рыска поёжилась. Она бы совсем не возражала, если бы их тоже кто-нибудь разогнал — до того, как друг успеет что-нибудь натворить. Но, как Жар и предсказывал, за стогом приглядывали только луна да красный глазок тлеющего в молельне светца.

Над соломенной горбиной беззвучно пролетела сова, видать дневавшая на чьём-то чердаке, а с темнотой отправившаяся на охоту. И волки, наверное, уже из нор вышли…

— Жа-а-ар!

— Лезь сюда! — пропыхтел мальчишка, делая последний, победный рывок.

Свежая, не успевшая слежаться солома расползалась под ногами, как зыбучий песок, почти не давая опоры. Жар полежал немножко на макушке стога, отдыхая и с ехидцей наблюдая за Рыскиными попытками покорить вершину. Более лёгкую девочку солома держала лучше, но силенок у неё было поменьше, и другу пришлось в конце концов подать ей руку.

— Ну, как тебе? — гордо спросил он, выпрямляясь во весь рост.

Рыска поглядела вниз и, напротив, поскорей села.

— Высоченный-то какой…

— А ты не смотри, — посоветовал Жар. — Ты катайся!

И коварно толкнул её в спину.

Девочка с визгом заскользила вниз по «рылу», распахивая солому. Внутри та оказалась теплой и пыльной, щекочущейся до одури, а внизу от стога вообще откололся кусок, и ещё несколько шагов Рыска ехала по стерне на нём, как на быстро истончающейся подушке.

Не успела девочка отдышаться и проморгаться, как в спину ей врезался Жар, тоже вопящий и хохочущий.

— А?! — заорал он. — Ещё?!

Рыска обернулась и надела ему на голову охапку тут же осыпавшейся соломы. Друг не остался в долгу, и вскоре оба не только согрелись, но и вспотели. А потом наперегонки бросились карабкаться на стог.

Катались и по очереди, и упряжкой, и задом, и передом, и даже стоя (правда, недолго). Приноровившись, дети с разбегу взлетали на верхушку, как белки. Солома клочьями летела в стороны, при дневном свете было бы видно, что стог стоит в большущем желтом пятне, а ветерок растягивает его все шире.

Потом Жар сообразил подтащить к «свиному заду» несколько охапок соломы, и забава стала ещё веселей и громче: молчать, съезжая с такой крутизны, даже у мальчишки получалось через раз. А-а-а-а! Ш-ш-шурх! Плюх! И тут же сверху: «Береги-и-ись!» — и надо скорей откатываться в сторону, чтобы подруга не шмякнулась тебе на голову. Дети раскраснелись, колкая полова набилась за шиворот и в штаны, но останавливаться и вытряхивать было некогда — ещё пол-лучины, и пора бежать на хутор, а то дом запрут на ночь. Скребись потом в ставни, клянчи у Фесси, чтоб встала и, нещадно бранясь, открыла.

— Ну, ещё по разку — и хватит! — наконец решил Жар.

Рыска согласно кивнула и, растягивая удовольствие, села на краю, свесив ноги. Друг притулился рядышком. Стог был выше заборов, и веска лежала перед детьми, как россыпь шкварок на сковородке. Кое-где мерцали искорки-окошки, хныкал ребёнок — совсем маленький, как кошка вякает.

— А где твоя изба?

— Вон, — сразу указала девочка, глядевшая в ту же сторону. Вздохнула: — Родители, наверное, спят уже. Или мать у заднего окна сидит, прядёт. Там рама старая, дует, так мама в шерстяном платке и волосы распустила. Они у неё длинные, ниже пояса, и густые-густые…

Мальчик смущённо потеребил нижнюю губу.

— А я свою вообще не помню… Хочешь, подкрадёмся и в окно заглянем? — оживился Жар.

Рыска встрепенулась, но почти сразу же сникла и помотала головой:

— Не-а. Давай лучше ещё по два разка скатимся!

* * *

Хольга была прекрасна. Тонкие безупречные черты лица словно вышли из-под резца гениального скульптора — ни одной лишней линии на отполированном до тёплого блеска мраморе. Золотые локоны шалью ниспадали до пояса, перемешиваясь с сиянием солнца за спиной Богини. Длинное белое одеяние плотно облегало тонкий стан, собираясь в складки только от колен. Из-под подола трогательно выглядывал розовый пальчик в петельке сандалии.