Год кометы и битва четырех царей - [17]

— Люди будущего! — сказал капитан, он любил повторять полюбившиеся ему словечки из речей местных ораторов.

От реки поднимались две женщины, каждая несла на голове таз с выстиранным бельем. Некая вдова пудрилась рисовой пудрой, собираясь в церковь, — шли молебны в честь Святого Гоара. Портной на пороге своей мастерской растягивал перед заказчиком отрез материи, расхваливая ткань и расцветку. В тот день стояла жара. В иные дни случались и холода, и дожди, и ветра. Церковный колокол по прозванью «Женевьева» звонил по случаю родов, крестин, последнего часа умирающего, смерти. Когда затихал последний удар, люди ждали условного знака. Еще два удара.

— Женщина!

Семья Малатеста[19] совершала бдение у тела герцогини. Кто-то вспомнил, как усопшая в пять часов вечера заявляла, что уже поздно, и удалялась в свою спальню, огромную четырехугольную комнату, окна которой постоянно держали закрытыми, Чтобы почтить волю покойницы, погасили толстенные свечи, горевшие в изголовье и в ногах. Эти свечи переходили из поколения в поколение и изготовлены были в XV веке из натурального пчелиного воска, в который тут и там были вплавлены крупинки ладана; когда пламя добиралось до них, они вспыхивали и наполняли дом сладким запахом. Запах этот держался очень долго. Кто-нибудь из членов семьи Малатеста втягивал носом воздух и говорил:

— Вот уже двадцать лет прошло с похорон тети Северины, а в доме все еще пахнет ладаном!

Бдение совершалось в зале, специально предназначенном для воздания последних почестей, члены семьи молча сидели на скамьях, откинувшись к стенам, увешанным фламандскими коврами, на которых были изображены сцены народных празднеств.

— Наверх нельзя, — сказала ключница торговцу чесноком.

— Но она всегда покупала у меня чеснок, любила вот этот саморский сорт, с фиолетовой кожицей на концах долек!

— Сегодня наверх пускают только господ, желающих выразить соболезнование!

Художник обводил пурпурной краской буквы на ленте, которой был увит траурный венок: «От семейства Малатеста Высокородной, Благороднейшей и Знатнейшей Госпоже Изотте».

— Где это видано, чтобы за гроб платили наперед? — спорила ключница с похоронным агентом, хромым стариком с багровым родимым пятном от правого уха до подбородка. — Все на свете знают, что они разорены.

— У них есть драгоценности.

Торговец чесноком подошел к художнику.

— А нельзя ли вплести в венок вот эти связки? Она очень любила мой чеснок, он саморского сорта, с фиолетовой кромкой…

— Чеснок розе не пара!

Торговец нежно поглаживал связки. Где-то по соседству холодный сапожник приколачивал подметки и пел. Пели и швеи от Капитула, клавшие стежки на зимние панталоны для церковнослужителей — на шерстяной подкладке, с завязками на икрах.

— Да замолчите вы, в доме покойник! — крикнула им ключница, выглянув на улицу.

— Какой покойник?

Все жители города думали, что во дворце никто не живет. Года два назад обвалилась часть крыши. В прошлом году открылась вдруг створка окна, хлопала на ветру, и все стекла повылетели.

Со времен Юлия Цезаря жители города встречали новый день в таком же количестве, в каком отходили ко сну. Так и в тот теплый августовский вечер легли спать все, кто в то время жил в городе. И ночью все зависело от того, кому что снилось. Перемешивались прожитые годы, страдания, песни, рождения и смерти. Призраки сами находили себе земную оболочку, а живые люди могли смешиваться с туманом, который поднимался с реки и лизал фасады домов. Члены семейства Малатеста откидывались на висевшие по стенам ковры, углублялись в них, прятались за деревьями, под которыми веселились фламандцы, и, если какой-нибудь из них попадал в прореху на прохудившемся старом ковре, он тоже расползался на отдельные нити и умирал.

VI

— Тебя не было дома, Паулос. Поздно вернулся?

— Очень поздно, Мария! Пришлось дожидаться, пока все светила небесные станут на свои места, иначе я не смог бы определить свой путь по Полярной звезде. Один человек предложил мне своего коня, который знает дорогу домой и может сам вернуться в свою страну от нашего моста. Но посланцы короля сказали мне от его имени, что я могу возвратиться на древнем буланом со звездочкой на лбу, и показали его изображение на старинном эстампе. Тот, кто принес эстамп, отошел в глубь двора, произнес имя коня по-латыни, и конь сошел с холста. Я сел на него, мы понеслись, как ветер. Приехав домой, я произнес тайные слова — меня им научили, но я никому не могу передать их, не то они потеряют всякую силу, — и конь вернулся в картину.

И Паулос показал Марии этот эстамп — там действительно был изображен буланый конь, которого держал под уздцы негр в цветастом жилете и розовых шароварах.

— Значит, в один прекрасный день ты куда-нибудь ускачешь на нем!

— Нет, я уж никогда на него не сяду! Снесу картину в мастерскую на площади, велю взять ее в рамку и набить на доску, чтобы конь не вздумал как-нибудь сойти с холста по своей воле. А будучи приколочен к доске, он на дорогу не выбежит.

— А кто на нем ездил до тебя?

— В пути я спросил его об этом, но он не мог вспомнить точно. Сказал, некий Артур[20], как-то возвращаясь с битвы, он пририсовал ему звездочку на лбу, раньше у него ее не было. Добрый был король. Обмакивал в мед кусок хлеба и подносил его ко рту какого-нибудь нищего, сидящего у придорожной канавы. При этом рука его вытягивалась и достигала в длину двух-трех вар, если это требовалось. Вот и все, что помнил конь кроме истории со звездочкой.