Год, когда я всему говорила ДА - [27]

Я вот думаю: может, мне следовало оскорбиться? В смысле она же действительно взяла и назвала меня ребенком. Верно? Мне следовало ощутить какое-то возмущение или обиду. Но я, как ни ошеломительно, ощутила облегчение.

Я сражалась на переднем крае, стараясь всеми силами противостоять врагу. Но я была вся в ранах и синяках. Повсюду валились бомбы, я то и дело обходила на цыпочках противопехотные мины. Я хотела домой. Я безнадежно проигрывала в «мамской войне».

Не знаю насчет вас, но ошибки и неверные шаги, которые я совершала с тех пор, как стала матерью… До появления детей моя уверенность была неуязвима. Теперь же она разлетается в осколки ежедневно. Я не понимаю, что делаю. Учебников нет. Контрольного перечня нет. Никто не дает уроков. Эти крохотные человечки загоняют меня, окружают в тылу противника. Я пошла воевать добровольцем, но по верным ли причинам я это сделала? Боюсь, что единственное, чего мне хотелось, – хорошо выглядеть в военной форме. Или, может быть, участвовать в концертных бригадах – петь перед солдатами.

Впрочем, петь я не умею. Зато умею играть на гобое. Дайте мне шанс – и я чертовски хорошо сыграю солдатам на гобое. А вместо этого я сражаюсь. На фронте. Держа в руках оружие. Я не так отважна, как другие. Не так умна, не так сильна, не так уверена, как могу притвориться.

Помните этого персонажа из старых военных фильмов, который погибает из-за того, что впадает в панику и бросается бежать?

Этот персонаж – я в роли матери.

Мне нужна была помощь. Мне нужны были свежие войска. Или больше боеприпасов. Или медицинской помощи. Или хотя бы просто капеллан для отпевания, во имя любви…

Я получила Дженни Маккарти.

Дженни Маккарти – морской пехотинец среди нянь.

Мне и не сосчитать, сколько раз какая-нибудь милая репортерша подставляла мне под нос слегка потертый серебристый диктофон, включала его и с доброй улыбкой задавала вопросы, которые я называю «большими»:

– Как вы справляетесь с работой и домом?

– Какие советы вы можете дать работающим мамам?

– В чем состоит секрет нахождения баланса в нашем загруженном мире?

Мне задают «большие» вопросы почти В КАЖДОМ ИНТЕРВЬЮ. Я ненавижу эти «большие» вопросы. Я ненавижу, когда мне задают «большие» вопросы, ПОЧТИ так же сильно, как когда мне задают вопрос о разнообразии.

– Почему разнообразие так важно? – Для меня это один из тупейших вопросов на свете, наряду с «зачем людям пища и воздух?» и «почему женщинам следует быть феминистками?».

Но, как бы я ни ненавидела «большие» вопросы, я не хочу грубить этим милейшим репортершам, которые их задают. Не думаю, что репортеры задают эти вопросы со злым умыслом, думаю, людям это искренне интересно. Просто дело в том, что прежде – до года «Да» – я, честное слово, не знала, что сказать. Поэтому ловила себя на том, что улыбаюсь репортерам и даю множество самых разных и странных ответов.

– Ну как же, Джейн, благодаря хорошей организации и машинке для печати ярлычков!

– Я действительно стираю поздним вечером, Сюзан.

– Черт подери, Билл, я начала регулярно медитировать!

Ага, точно. Стирка поздним вечером – это панацея, помогающая разбудить и одеть троих детей, работать по двенадцать часов в сутки, звонить репетитору дочки, планировать походы к врачам и в гости во время моего единственного десятиминутного перерыва, а потом приходить домой и узнавать, что моя годовалая младшенькая сделала первые шаги, а я это пропустила!

Стирка поздним вечером, чтоб мне провалиться!

Стирка поздним вечером не является ответом ни на один из существующих на свете вопросов.

Но есть один ответ на все «большие» вопросы репортеров.

Я просто не хотела его озвучивать.

Потому что никто другой никогда его не озвучивал.

Я прочла много книг, написанных работающими женщинами и о работающих женщинах, и меня поражает тот факт, что, кажется, никто и никогда не желает говорить о помощи по дому. Я считаю, что это совсем не полезно для женщин, которым дома действительно никто не помогает.

Позвольте мне проиллюстрировать это в совершенно не относящейся к делу и странной истории, связанной с прическами.

Благослови Бог душу Уитни Хьюстон, но все четыре года учебы в старшей школе я каждое утро тратила по часу перед зеркалом, пытаясь заставить свои волосы выглядеть точь-в-точь так же, как на голове у Уитни. Многие часы моей жизни отданы горячему утюжку, флакону лака и обожженным кончикам пальцев. Для меня волосы Уитни были определением безупречности. В моей жизни – жизни девочки-подростка в очках с толстыми «бутылочными» стеклами, которая почти не разговаривала в школе и проводила все свое время, уткнувшись в книгу, – не было ничего безупречного. Я почему-то уверовала, что все станет лучше, если я просто сумею сделать себе прическу как у Уитни. Если бы мои волосы стали безупречными, жизнь последовала бы их примеру. Ведь у Уитни явно все получилось!

Однажды, лет через пять-шесть после окончания колледжа, я была в салоне красоты в Лос-Анджелесе. По какой-то причине во время обычной для таких салонов легкой болтовни речь зашла об Уитни. Я между делом призналась своей парикмахерше о том, как мне нравилась прическа Уитни, когда я училась в старших классах, а потом расписала в красках историю своего утреннего Уитни-ритуала. Я постаралась изящно обойти молчанием свою печальную упертость и сделать рассказ смешным. Ну да, ну да, укладываем рельсы, разводим костер. Так что парикмахерша все еще утирала выступившие от смеха слезы, когда сказала