Год, когда я всему говорила ДА - [22]

Даже ужаса, на самом-то деле.

Во рту сухость, сердце бьется быстро-быстро, все как будто в чуть замедленном воспроизведении.

Словно я могла бы потерять сознание. Или умереть. Или наложить в штаны, или еще что-то.

Нет-нет, не волнуйтесь. Я не намерена ни падать в обморок, ни умирать, ни накладывать в штаны. Главным образом потому, что я, сказав вам, что это может случиться, каким-то образом нейтрализовала эти варианты. Словно проговорить их вслух – значит наложить своего рода заклинание, после которого это теперь совершенно невозможно.

Рвота. Меня могло бы вырвать.

Понятно? Теперь и рвота не вариант.

Я ее нейтрализовала. У нас все в порядке.

В общем, это я к тому, что не люблю произносить речи. Я писатель. Я телесценарист. Я предпочитаю писать то, что произносят другие люди. На самом деле я думала о том, чтобы взять с собой сюда Эллен Помпео или Керри Вашингтон, чтобы они прочли мою речь за меня… но мой адвокат отсоветовал. Мол, когда перевозишь людей через границы штатов против их воли, тебя объявляет в розыск ФБР, так что…

Короче, не люблю я произносить речи. В общем и целом. Из-за страха. И ужаса. Но эта речь? Эту речь я не хотела произносить совершенно.

Дартмутская вступительная речь?

Во рту сухость. Сердце бьется быстро-быстро.

Все в замедленном воспроизведении.

Потерять сознание, умереть, обгадиться.

Знаете, все было бы прекрасно, случись это, скажем, лет двадцать назад. Будь это в те времена, когда я оканчивала Дартмут. Двадцать три года назад я сидела там, где сейчас сидите вы. И слушала выступление Элизабет Доул[17]. Она была великолепна. Она была спокойна, она была уверена в себе. Это было просто… необыкновенно. Возникало такое ощущение, будто она просто разговаривала с людьми. Вроде как сидела у костра с друзьями. Вот просто Лидди Доул и девять тысяч ее друзей. Потому что это было двадцать лет назад. И она ПРОСТО разговаривала с группой людей.

А теперь? Спустя двадцать лет? Это вам не какой-то там разговор у костра. Не только вы и я. Эту речь записывают на пленку, транслируют в Интернете, твитят и скачивают. Оказывается, у Национального общественного радио есть целое приложение, посвященное приветственным речам.

ЦЕЛЫЙ САЙТ – ТОЛЬКО О ВСТУПИТЕЛЬНЫХ РЕЧАХ.

Есть и другие сайты, составляющие рейтинг таких речей. Осмеивающие их. Расчленяющие их. Это странно. И давит на психику. И некоторым образом жестоко по отношению к писательнице-перфекционистке, которая в принципе терпеть не может выступать на публике.

Когда ректор Хэнлон позвонил мне…

Кстати говоря, я хотела бы поблагодарить ректора Хэнлона за то, что он обратился ко мне с просьбой выступить еще в январе, таким образом дав мне возможность целых шесть месяцев наслаждаться паникой и ужасом.

Когда ректор Хэнлон позвонил мне, я едва не сказала «нет». Чуть не сказала.

Во рту сухость. Сердце бьется быстро-быстро. Все в замедленном воспроизведении. Потерять сознание, умереть, обгадиться.

Но я здесь. Я это сделаю. Я уже это делаю. И знаете почему?

Потому что я люблю трудности. Потому что в этом году я заставила себя дать обещание делать все, что меня пугает. И потому что двадцать с лишним лет назад, когда я брела вверх по холму от реки Кластер сквозь метель, чтобы добраться до Хопа[18] на репетицию пьесы, я и представить себе не могла, что однажды окажусь ЗДЕСЬ. Буду стоять за Старой Сосновой Кафедрой. И смотреть на всех вас. Стараясь не заблевать тезисы для Дартмутской приветственной речи. Моменты, знаете ли…

А еще я здесь потому, что мне очень-очень хотелось полакомиться эба[19].

Итак.

Сейчас я хочу сказать, что всякий раз, когда кто-то спрашивал меня, о чем я собираюсь говорить в этой речи, я смело и уверенно отвечала, что у меня очень много мудрых мыслей, которыми я готова поделиться.

Я лгала.

По-моему, советчик из меня никакой. В моей речи нет никаких перлов мудрости. Так что все, что я могу сделать, – это сказать пару слов, которые, возможно, принесут вам кое-какую пользу. Как одна дартмутская выпускница другим дартмутским выпускникам. Те, что никогда не будут сказаны закадровым голосом Мередит Грей или в монологах папы Поупа. Те, что мне, может быть, даже не следовало бы говорить вам сейчас и здесь. Из-за всех этих скачиваний, трансляций и веб-сайтов. Но я сделаю вид, что это происходит двадцать лет назад. Что здесь только вы и я. Что мы беседуем, сидя у костра. И пошел на фиг внешний мир и то, что он думает! Я уже все равно по меньшей мере раз пять произнесла слово «обгадиться», так что… здесь у нас все реально.

Погодите-ка!

Прежде чем говорить с вами, я хочу обратиться к вашим родителям. Потому что по сравнению с двадцатью годами назад изменилось еще кое-что: я стала матерью. Так что теперь кое в чем разбираюсь. Кое в чем особенном. У меня три дочери. Я знаю, почем фунт лиха. Вы не знаете, что это значит. Зато знают ваши родители. Вы думаете, что в этот день вы – главные. Но ваши родители – люди, которые вас растили, люди, которые вас терпели, учили вас пользоваться горшком, учили вас читать, пережили ваши подростковые годы, страдали весь двадцать один год и ни разу вас не убили… Этот день – вы зовете его своим выпускным днем. Но этот день – не ваш. Это их день. Это день, когда они получают назад свою жизнь, это день, когда они зарабатывают свою свободу. Этот день – их день независимости. Родители, я салютую вам. И поскольку моей младшей восемь месяцев, надеюсь вступить в ваши вольные ряды через двадцать лет!