Год белой кометы - [2]

Гребков был по натуре человеком вполне добродушным и старался не вступать ни с кем в конфликты, а тем более в ссоры, если на то не было острой необходимости. Наоборот, он часто старался примирить поссорившихся коллег, найти общий интерес в решении, казалось бы, совершенно противоположных задач. Он был директором уже около пяти лет, и выбрали его отнюдь не случайно: зная сильные и слабые качества своих сотрудников, он всячески старался их поддерживать там, где успех в работе был наиболее вероятен.

За неделю до отъезда на наблюдения Кирилов зашел к нему в кабинет по срочному делу и почувствовал, что Гребков чем-то сильно расстроен. Над столом директора запах сигаретного дыма смешался с едва уловимым духом валериановых капель.

— Что стряслось? — спросил Кирилов.

Гребков посмотрел на него немного грустными глазами, секунду помолчав, заговорил медленно, как бы подбирая слова:

— Знаешь, Максим, что самое трудное в моей работе? Уберечь человека от дела, которое он заведомо не потянет, но так, чтобы его не обидеть… Вот только что здесь сидел Катышев. Ты знаешь, в общем, неглупый парень, но не практик. Теоретик до мозга костей!

— Да уж… — Кирилов усмехнулся, — впрочем, теоретик вполне зрелый.

— Так то оно так, да вот зажегся идеей нового анализатора, просит средства, а их нет. Говорит, что все сделает сам. Да черт с ними, деньгами, нашел бы я ему, но ведь он не знает в какую сторону гайка завинчивается! Создать новый прибор — это не просто что-то на кусочке бумаги начертить. Это же своя наука, искусство, если угодно. А еще опыт, интуиция, душа… Я абсолютно уверен, что у него не получится, а зная Катышева, его самокопания, могу сказать, что эта затея добром не кончится: наверняка потеряет веру в себя, потом — депрессия, чего доброго и с работы сбежит… Да и «публика» не упустит случая потешиться. Отказал я ему…

Вадим Сергеевич снял очки и стал тщательно вытирать стекла салфеткой.

— Идея-то стоящая? — спросил Кирилов.

— Да как сказать… Аналогичные подходы к проблеме уже были, но реализовать их пока не удавалось. Есть, правда, одна соблазнительная зацепка, но… Понадобится очень точная механика.

— Сведи Катышева с моим Гривцовым!

— Хитер… Да ведь ты вчера поцапался с шефом Катышева!

— Вот и будет повод помириться, — улыбнулся Кирилов, — а пока посмотри мои бумаги…

…Тяжелый дневной сон медленно уходил вместе с солнцем, которое по-зимнему быстро скатывалось за гребень горы. Кирилов встал со скрипучей гостиничной кровати, машинально посмотрел на часы. «Всего три, — подумал он, — успею заглянуть в канцелярию».

Когда он вошел, секретарша протянула ему небольшой, свернувшийся в трубочку листок бумаги и улыбнулась:

— Вам почта… Кажется, можно поздравить?

Максим Петрович развернул письмо и прочитал:

«Указанный объект в каталогах не значится. Судя по положению, это может быть неизвестная комета.»

Ниже была приписка Гребкова:

«Максим, сделай еще пару снимков и отнесись к этому серьезно. Мы просчитаем орбиту и, если это новый объект, сообщим тебе. Вадим.»

Кирилов поднял глаза на секретаршу.

— Спасибо, — ответил он с улыбкой, — но поздравлять еще рановато.

Он вышел на воздух и с наслаждением вдохнул в себя свежий и легкий мороз. Через несколько минут подошла дежурная машина, Кирилов протолкнул в кабину увесистый, видавший виды портфель, потом сел сам. И снова, так же как и вчера, и позавчера заскрипел снег под колесами, мелькнули за стеклами огни поселка, и началось неспешное и уже привычное восхождение туда, на гребень Родникового хребта, где на самой границе Земли и Космоса серебрилась и как будто парила над сугробами башня телескопа. Прошло уже почти двадцать лет с того майского солнечного утра, когда Кирилов в первый раз поднялся сюда, но до сих пор ясно и ярко сохранился в памяти этот день…

Дорога серым и, казалось, бесконечным штопором ввинчивалась в гору, в зеленый буковый лес, петляя среди одуванчиков и незабудок, потом выпрямилась, и автобус вырвался на синий простор неба и альпийского луга, который был покрыт густым ковром темно-голубых колокольчиков, и от этого, казалось, сливался с небом где-то у высокого и близкого горизонта. Купол астробашни блеснул из-за холма неожиданно, как выпавший из-за облаков солнечный луч, и сразу возникло пришедшее откуда-то из далекого детства ощущение праздника. Теперь, спустя очень много лет, это ощущение возвращалось каждый раз, когда Кирилов поднимался сюда. Оно стало частью его души, чем-то очень важным и необходимым, без чего его работа и вся жизнь потеряли бы всякий смысл.

Короткий декабрьский закат растворял алую кромку вечера в лиловых сумерках, обозначились яркие звезды, когда Максим Петрович вошел в аппаратную, коротко поздоровался с дежурным оператором и включил компьютер. До восхода вчерашнего странного объекта было еще, по крайней мере, два часа, но и после этого нужно было подождать некоторое время, пока он поднимется достаточно высоко для того, чтобы с уверенностью сделать качественный снимок. А пока можно было спокойно заниматься «своими» звездами. Задача, которую он решал, была не из легких, требовала статистического анализа, а значит длительных, монотонных наблюдений, очень хорошей погоды, стабильной работы светоприемника. И хотя терпения Кирилову было не занимать, во всем остальном проблем было предостаточно. Ясных ночей не хватало, телескоп все чаще и чаще давал сбои, случались и поломки светоприемного устройства. Все вместе это приводило к тому, что решение интереснейшей астрофизической задачи растягивалось на годы, а это всерьез тревожило и тяготило и Кирилова, и его коллег, и руководство института. Наблюдения каких-то новых, неожиданных объектов никак не входили в его расчеты, разрывали то планомерное и непрерывное движение к цели, которое Максиму Петровичу удалось организовать в последние месяцы. Дежурный оператор Володя Гармаш сел рядом с Кириловым.