Год багульника. Кровавая луна - [5]

Он провел в пещере у озера много дней, засыпал в шуршащих листьях в надежде на отдых, но отдыха не было — стоило ему сомкнуть глаза, как нежный голос был тут как тут. Проснувшись среди ночи в холодном поту, Сигарт почти ненавидел этот голос, ненавидел маленькую эльфу, растопившую холод его сердца, чтобы потом сжечь его дотла! А тихие слова звучали эхом в его голове, чудились в шелесте листвы, шуме дождя, отзывались ее тонким щебечущим голосом, так странно, почти по-детски выговаривающим слова. Наконец, Сигарт не выдержал — повалившись на колени и закрыв лицо руками, он закричал в пустоту:

— Возьми мою жизнь, Моав! Возьми, что хочешь, только замолчи!

Однако голос не мог умолкнуть, так как звучал из глубины его собственной души, с кровью вобравшей в себя душу маленькой эльфы: слова, которые не смогли найти путь из рассеченного горла Моав, теперь звучали во снах хэура… Желая усталостью вытравить ее голос из своей души, он метался по лесу, доводя свое тело до изнеможения. Все живое в ужасе пряталось, сходя с дороги, когда он рысью носился по оврагам, пытаясь до смерти загнать свое горе, прыгал по гладким камням у реки, то и дело срываясь в стылую воду. Бежать, бежать, чтобы не лишиться рассудка, чтобы не сойти с ума! Шум собственного дыхания смешивался с шумом крови, гудящим в ушах, и глухими ударами сердца — только так Сигарт мог заглушить голос, звучащий в его снах. В голове у него стучало, сердце бешено колотилось, едва не разрываясь в груди, но он продолжал неистовый бег, пока не падал от изнеможения, тяжело дыша взмокшими боками. Доползая до своей норы, он забывался тяжелым сном без сновидений, густым и душным, как черный дым. Но часто сон не шел — тогда хэур ночь напролет неподвижно лежал на прелых листьях, вцепившись зубами в жесткую ткань плаща, боясь впасть в дремоту, у которой был голос синеглазой эльфы, и глаза его горели во тьме, как два угля.

Когда наступало утро, Сигарт, пошатываясь, покидал свое убежище, оборачивался зверем, и все начиналось сначала. Если бы кто-нибудь увидел его теперь, то вряд ли узнал в нем прежнего полного жизни хищника. Уже много дней он ничего не ел — от одного вида крови его выворачивало. Пытаясь заглушить голод, он грыз молодые ветви, отыскивал тронутые ночным морозом дикие яблоки, но от этого только еще больше хотелось есть. Вскоре он настолько ослаб, что был не в силах больше бегать, но и лежать без движения тоже не мог. Пошатываясь, точно пьяный, он часами бродил по лесу, глядя перед собой безумным взором; ночевал, где придется, не в силах вернуться в свое жилище. Однажды, пробираясь сквозь лесную чащу, он набрел на болото. Оно было в самой глубине леса — мелкое, в зеленом мху, расцвеченном алыми ягодами клюквы. Ноги то и дело проваливались в этот пушистый ковер, вода чавкала под сапогами.

Знакомый запах донесся до Сигарта. Он остановился, осмотрелся. Все кочки вокруг были покрыты жесткими, похожими на проволоку, зарослями багульника. Шатаясь, хэур подошел к ближайшей кочке, грубо дернул один из кустиков, вырвав его с корнем, поднес к глазам. «Лунный цветок» — так называла его Моав… Воспоминание об эльфе больно ударило Сигарта. Видно, яд этой лунной богини был и впрямь силен, раз он так легко отравил его, влившись в его кровь вместе с поцелуями маленькой эльфы! Ему почудилось, он слышит тихий голос. «Цветок Эллар… горький, как отчаянье», — грустно шепнул он. Хэур застонал и с силой сжал в руке несчастное растение — некогда приятный запах теперь казался ему запахом тоски и безумия. Проклятый голос! Он заставит его замолчать! Он вытравит его, как вытравливают крыс из погреба!

Охваченный исступлением, он принялся лихорадочно обрывать рыжеватые побеги и есть их. Листья были жесткими и горькими, от их резкого запаха Сигарта тошнило, но он продолжал жевать их с каким-то остервенением. Он глотал их и тут же срывал новые, и снова глотал, преодолевая дурноту. Едкий вкус заполнял ему рот, в ушах гудело, на лбу выступил холодный пот. Сигарту показалось, что ему сдавили голову стальным обручем; он схватился руками за голову, упал в мох, покатился по нему, рыча от боли и страдания. В следующий миг его тело сотряс мучительный приступ рвоты — организм исторгал из себя яд, всеми силами цепляясь за жизнь. Алые круги поплыли перед глазами хэура, его тело словно закружилось в воздухе, будто кто-то забавлялся, играя с ним… Он хотел сорвать еще листьев, но пальцы не слушались его, а сами кусты расплывались, как в тумане.

Его тошнило снова и снова, и все вокруг крутилось, заволакиваясь алым. Он не понимал, где он и где земля, и где небо. От раскалывающей голову боли и непрекращающейся дурноты он отупел; ему казалось, что вместе с горькими ядовитыми листьями он выблевал и свою душу, и все свои чувства. Сигарт не чувствовал больше ничего, ничего не хотел, ни о чем не думал — тяжелое отупение охватило его. С трудом поднявшись на четвереньки, он пополз прочь от болота, шатаясь и волоча свое тело, точно больное животное. Дотащившись до своей пещеры, он с болезненным стоном упал на сухие листья и провалился в небытие.