Год активного солнца - [14]

Вошел Александр Степанович, шлепая тапочками, щурясь от света. Выключил телевизор.

— Зачем ты все время говоришь «мой дом», «в моем доме»? Ведь это и их дом.

Она посмотрела на мужа — он тоже показался чужим — и не ответила.

Тихо прикрыла за собой дверь.

8

Пришла она рано, в исполкоме никого не было, только дежурная дремала у столика в вестибюле и уборщица в коридоре гремела ведрами.

На втором этаже маслянисто блестели зеленые панели, огороженные стульями; со спинок стульев свисали картонки с красной предупредительной надписью: «Окрашено». В конце коридора рабочие в темных спецовках раскатывали рулон линолеума.

В кабинете было прохладно и сумрачно, как перед дождем. На столе в тонкой вазе алели гвоздички.

Кира Сергеевна кинула на стол папку, которую принесла из дома — вчера так и не удалось просмотреть ее — подошла к окну. Низкое серое небо смотрелось в серый асфальт площади, отчеркнутый пестрыми пунктирами цветников; в площадь, как в озеро, вливались серые реки улиц с высокими берегами — плотно приросшими друг к другу зданиями учреждений, института и служб. Угол площади срезала арка кинотеатра — нелепого, тяжелого здания с башенками и облупленными колоннами. Оно нарушало общий ансамбль — среди легких, взлетающих вверх строений из стекла и бетона выглядело странным, претенциозным, заблудившимся во времени.

Кинотеатр начали строить сразу после войны, строили долго, с остановками и многолетними перерывами, заканчивали уже в годы новых архитектурных решений с господством строгих прямых линий, простоты и целесообразности. Достраивали его по старому проекту, и теперь он выглядел купеческим особняком, демонстрировал безвкусицу.

Кира Сергеевна стояла у окна, ждала, когда уйдет из нее ощущение пустоты и усталости. Сюда долетали звуки города — гул троллейбусных проводов, нарастающий рев моторов — но все равно это были редкие минуты тишины и одиночества, только сейчас они не вызывали радостных и возвышенных мыслей. Бессонная ночь измотала Киру Сергеевну, она чувствовала себя больной и старой. Ни от какой работы так не уставала, ни от какой простуды не болела, но когда набрасывалась бессонница, начинала ощущать свой возраст и боль во всем теле, в каждой клеточке, руки и ноги становились тяжелыми, чужими, ныли плечи, как будто несла на них пудовый груз. Семейные неурядицы всегда выбивали ее из колеи, она умело управляла отделами, но разучилась управлять домом, всегда натыкалась на непонимание — даже со стороны мужа. Стоит ли заводить семью, рожать и растить детей, чтобы в один непрекрасный день эта семья дала тебе по носу и заявила открытым текстом, что ты лезешь не в свои дела.

На минуту она представила себя на месте этой химички Благовой, которая рыдала на выпускном вечере. Когда-то Кира Сергеевна работала с ней, раздраженной и плаксивой от одиночества, помнила ее постоянные стоны на тему: «Ох, не хочу домой, стены давят и всегда молчат!» Замуж она не вышла, придумала погибшего на войне жениха, которому якобы поклялась хранить верность. Ребенка родить побоялась. Теперь вот стонет от молчания мертвых вещей. Мне бы твои заботы, вздохнула Кира Сергеевна. Приходишь домой — тишина и покой, никаких тебе сложностей и проблем. Работай дома хоть до утра, до упаду, никто не помешает, ничто не выбьет из седла, и спи потом сном праведника. А этой, ушибленной, невмоготу, ее, видите ли, стены давят.

Пошел дождь — сперва редкий, крупный, ломаная стрела молнии пронзила небо, выстрелил гром, и на землю обрушился ливень — стена воды, за которой дрожали размытые контуры домов.

Что за лето! То сумасшедшая жара, то дожди с градом — вот тебе и год активного солнца! Жищенко боится, что потекут крыши. А каково строителям?

Она прикрыла окно, прошла к столу. Сейчас бы чашку кофе! Но Шурочки еще не было, и она открыла папку с делами обрядовой комиссии. Мысли шли вяло, не хотелось ни о чем думать, и делать ничего не хотелось, но она знала: через час-другой это пройдет, стоит только поглубже влезть в дела.

Просмотрела протоколы, план работы. Наткнулась на пухлую пачку бумаги — сценарий нового свадебного обряда. Чепуха какая-то. Не свадьба, а профсоюзное собрание. И протокол готов: написаны речи для жениха, родителей, для представителей организаций… Доморощенные стихи…

Кира Сергеевна взяла из стаканчика толстый красный карандаш, двумя сильными злыми линиями перечеркнула страницу.

Вошла Шурочка — как всегда, деловая и строгая, с аккуратно уложенной, стриженой головкой, которую она держала, как Кира Сергеевна, — чуть откинув назад.

— Доброе утро, Кира Сергеевна.

— Доброе утро. Сегодня вы рано.

Шурочка положила на стол письма, сказала:

— Я почему-то знала, что и вы придете рано.

Кира Сергеевна смотрела на нее, молодую, подтянутую, и чувствовала себя совсем старой и какой-то тяжелой.

— Успею я выпить кофе?

— Конечно!

Шурочка метнулась из кабинета, Кира Сергеевна слышала через открытую дверь, как там, в приемной, жужжала кофемолка и стучали быстрые каблуки.

За что она любит меня? Я с ней строга, не панибратствую, не дарю шоколадки, не привожу, как Жищенко, из командировок сувенирные пустячки. За что же? Носит и ставит на стол цветы, держит кофе, таблетки, оберегает без всякой меры, ссорится с посетителями.