Гоблины. Пиррова победа - [2]

Сначала известие о смерти Ивана Демидовича потрясло Ольгу до глубины души. Вчера, разбуженная вслед за Андреем настойчивым, ранне-утренним телефонным звонком, она долго не могла осознать сам смысл фразы «Филиппов пропал», глухо вброшенной Мешком в процессе судорожных собираний. Осознание пришло позднее, когда Прилепина, поняв, что не сможет больше заснуть, поставила на кухне чайник, вернулась в комнату и принялась собирать для стирки смятое, всё еще влажное от горячего пота и любовных соков, постельное белье.

В начале восьмого ей позвонил Андрей и коротко сообщил о найденном на железнодорожном перегоне неопознанном трупе. И хоть оставалась слабая надежда, что страшная находка — другая, «чужая», у Ольги больше не оставалось сомнений в том, что Иван Демидович погиб. Не просто погиб — убит. И не просто убит, а, возможно, убит именно в те самые минуты, когда они с Мешком — здесь, на этих самых простынях — занимались любовью.

«В высшей степени политкорректная фраза, — совсем не о том тогда подумалось Прилепиной. — Автору, безусловно, зачет за смекалку. Звучит куда как возвышеннее и романтичнее, нежели казенно-медицинское «совокуплялись». Но ведь любовь, это в первую, да и во все последующие очереди — Чувство. Заниматься можно чем угодно, но чувствами?» Другое дело: имелось ли таковое про меж них с Андреем? Врать самой себе никакого смысла не было, а потому Ольга, обойдясь без звонка другу и помощи зала, с грустью озвучила правильный ответ: «Ответ D. Нет, не было».

С этого момента все ее мысли переключились именно в эту плоскость. В Плоскость Чувства. Нет, безусловно, Прилепина не шла по жизни бессердечной эгоисткой. Конечно, ей было жаль обаятельного, нескладного, по-детски беззащитного бомжика Демидыча. Но его смерть осталась где-то там, далеко, в новгородской глубинке. Так что уход сей был сродни виртуальному: ведь не случись совсем необязательного, как думалось Ольге, телефонного звонка от «транспортника» Лисицына, «гоблины» могли продолжать считать Ивана Демидовича лишь небольшим проходным эпизодиком в своем многосерийном служебном сериале. Снаряжая Филиппова в столицу, мало кто из них помышлял о том, что их пути когда-нибудь пересекутся снова. Как любил говаривать полковник Жмых: «Мы — всего лишь камера хранения на милицейском вокзале. Приняли товар, а опосля вернули, в ценности и сохранности. Жалоб и претензий нет? И слава богу!»

А вот их отношения с Мешечко на эпизодик более никак не тянули. После событий прошлой ночи — точно. Отдавая себе отчет в том, что это именно она спровоцировала Андрея и, чего греха таить, сама затащила его в постель, Ольга мучилась ужасно. Мучилась, потому что ТОГДА сделала это вполне осознанно, но вот ТЕПЕРЬ не понимала: осознанно зачем? Конечно, можно было и не ломать над этим голову и утешиться банальным: у нее так долго не было мужика, что просто не мог не наступить момент, когда взбунтовавшаяся физиология решительно пнет и пошлет ко всем чертям разум. Но «физиология бунтовала» и раньше. И за месяцы ее «незамужней» жизни не один только Мешок смотрел на Ольгу с интересом, а то и с придыханием. И, что называется, подбивал клинья. Однако довести «взгляды» до умопомрачительной постельной страсти ей захотелось только с ним.

Стоило ли вообще заморачиваться на такие вещи? Ну, было и было, подумаешь! В конце концов, все — взрослые люди. Вот только на горизонте неминуемо замаячил вопрос следующий: а что дальше? Хорошо если и для Андрея то был стихийный «бунт физиологии». А если нет?

Поначалу, в самые первые недели ее службы в «гоблинах», Мешечко относился к Ольге предсказуемо-снисходительно и, что называется, держал дистанцию. Но потом дистанция неуклонно и быстро начала сокращаться. Причем по его, Андрея, инициативе. В последнее время предупредительно-учтивое, а подчас и с проблесками трепетного поведение Мешка стало выдавать в нем мужчину, рассчитывающего в отношениях на нечто большее, нежели заурядный служебный флирт или даже служебный роман. И вместо того чтобы вовремя притушить разгорающееся, Прилепина собственноручно, своим осознанно-неосознанным ночным вчера подбросила дровишек в этот костер.

«Подбросила, на свою голову!»

Главная проблема заключалась в том, что сама Ольга с некоторых пор старалась избегать сильных чувств и привязанностей. Люто возненавидев однажды ощущение зависимости от кого бы то ни было, она словно поставила крест на всем, что связано с любовью как со всепоглощающим собственничеством и долгоиграющей эмоцией. Некогда обжегшись, она больше не хотела ни того ни другого. Тем более что эмоций ей с лихвой хватало и на службе, а нерастраченную любовь Ольга предпочла оставить для двух по-настоящему близких людей — сына и мамы. Так что нисколько она не лукавила, когда, встретившись во «Владимирском Пассаже» с Надькой Вылегжаниной, на вопрос бывшей подруги о мужиках, отозвалась предельно кратко и четко: «Денису нужен отец, а не мамин муж. А мне не нужен никто, кроме Дениса. Так что у нас сейчас все при своих».

Вот с такими невеселыми мыслями Прилепина вчера полдня отбывала номер в конторе. Вместе с остальными, незанятыми на «полевых работах» «гоблинами», тревожно ожидая вестей из новгородского городка Окуловка, куда спешно выехал Андрей. Потом в оперскую заглянул замполич и устроил разнос Наташе Северовой за то, что та до сих пор не удосужилась заполучить от Анечки копию свидетельства о рождении ребенка. Без которой отдел кадров не мог оформить соответствующие бумаги на получение материнского капитала. Встал вопрос о срочной отправке гонца в Парголово, причем своим ходом, и Ольга с радостью взвалила на себя эту миссию. Да куда угодно, лишь бы не находиться в конторе в ожидании подтверждения неизбежного!