Гобелены грез - [39]

Обычно Одрис ждала, пока тетя позовет ее сойти вниз, однако из-за того, что ей пришлось бы скоро прерваться, она не захотела вновь приступить к работе и провела слишком много времени, ничего не делая, предавшись беспокойным раздумьям. Одрис попросила Фриту принести ее голубой плащ, также расшитый по краям орнаментом, застегнула его на шее золотой брошью и отпустила Фриту до того времени пока не подойдет время ложиться спать. Снизу донеслись мужские голоса, но Одрис узнала их и решительно сошла вниз, до предпоследней ступеньки. Здесь она остановилась. Ожидавшие обсуждали создавшееся в стране положение и как поняла Одрис отнюдь не радужное, поэтому ее полные губы сжались в тонкую полоску.

— Боюсь, что Дэвид опять вторгнется, не так уж долго осталось ждать, — говорил Хью. — Слишком уж будет велик соблазн отхватить другую часть Нортумбрии, как он это сделал с Карлайлом.

— Ты хочешь сказать, что нам угрожают шотландцы? — беспокойно спросила Одрис, ступив на последнюю ступеньку.

Мужчины повернулись к ней, а затем, не прекращая беседу, все трое двинулись по направлению к месту пиршества.

— Сейчас опасности нет, молодая леди, — сказал Хью, и Бруно тут же добавил:

— Будь спокойна, Одрис.

Затем, заметив, что Хью, по всей видимости, не торопится вступить в беседу, продолжил:

— Хью боится, что мир, достигнутый королем Стефаном, долго не продержится, но я уверен: Стефан знает о соблазне Дэвида. И не потому ли он договорился с принцем Генрихом сопровождать его обратно в Англию? Я не считаю, что Дэвид нарушит перемирие, когда сын его во власти Стефана.

— Но Генрих не объявлен заложником, так? — спросил Хью. — Это значит, что он может найти какую-либо причину и в любой момент покинуть двор.

— Есть такая опасность, — согласился Бруно, — но, насколько мне известно, король приказал всячески угождать Генриху. Да и как Стефан назовет его заложником, если Генрих дал присягу от имени Хантингтона и получил титул графа?

Одрис с хмурым видом слушала этот разговор.

— Нет, я не это имела в виду, — вмешалась она. — Я хочу знать, вернутся ли шотландцы обратно в наши горы.

— Воины ушли, — ответил Бруно, — разве что остались отставшие войска. — Тут он испугался: — Одрис, а ты все еще гуляешь по горам в одиночестве? Как мой дядя может это допустить? С тобой все, что угодно, может случиться.

— Ну что со мной может случиться? — спросила Одрис, весело смеясь. — На мили вокруг не найдется никого, кто бы меня не знал, и никто из них не причинит мне вреда. Это ведь не дороги Англии, по которым каждый час проходит сотня странников. — Она крепко взяла Бруно за руку. — Пойдем, брат, не хмурься. Почти всегда я беру с собой Фриту…

— Немую! — воскликнул Бруно. — Да она и не пикнет, если вдруг что с тобой случится.

Одрис снова рассмеялась.

— Зато я закричу, а Фрита очень сильна. Не брани меня, братец. Годами мне не приходилось встречать в наших местах незнакомого человека. А когда гуляю по утесам, пастухи все время перекликаются, указывая, где я нахожусь. Если меня долго не видно, кто-нибудь из них отправляется на поиски, так что потеряться мне не дадут.

Хью слушал все это не проронив ни звука. Сначала его сильно поразил изменившийся вид переодетой Одрис. Когда он в первый раз увидел ее, то она показалась бледной и внушающей жалость. Но теперь ему пришло в голову, что она как чаша из тонкого молочного стекла, наполненная красным вином. Одрис, подобно этой чаше, пылала изнутри, но красота ее была столь хрупкой и нежной, что, имей даже он на это право, то боялся бы до нее дотронуться, опасаясь разбить вдребезги. Пока эти мысли проносились в его голове, она и Бруно спорили о небезопасных скитаниях по горам.

— Одрис, тебе нельзя забираться… — Бруно, по-видимому, был не в состоянии докончить предложение и взорвался: — Проклятье на мою голову, и зачем я учил тебя лазить по скалам!

Его восклицание прозвучало как раз в тот момент, когда они входили в зал.

— Помолчи, — зашептала Одрис, — ты только привлечешь к нам внимание, что нежелательно.

Но предупреждение последовало слишком поздно. Горестное восклицание Бруно заставило оглядеться вокруг Уорнера де Люзорса, самого красивого и самого бедного из юных придворных Стефана. Люзорс не мог слышать, о чем шла речь, но сумел поймать взгляд Одрис, которым та обвела все вокруг, а также заметил недовольное выражение ее лица. И расценил это по-своему. Он был уверен, что молодая леди испытывала недовольство, попав в общество своего брата и оруженосца Эспека, местных грубиянов, и ему страстно захотелось вклиниться в компанию людей, принадлежавших к более низкому сословию.

Люзорс слыхал, что Одрис говорила о своем нежелании выходить замуж, но, подобно Стефану, он расценивал это как обычную женскую скромность или лицемерие. Что же до упомянутых ею отказов на предложения, то здесь либо она лгала, — а все женщины лгут, — либо она желала в обмен на ее значительное состояние кого-то лучшего, чем этих варваров, родившихся в глуши. Ранее Люзорс имел значительный успех у женщин и считал, что перед ним не устоит ни одна из них, не говоря уже о застенчивой, наивной девчонке, которая всю свою жизнь провела в плену северного невежества. До настоящего момента путь к женитьбе, которая дала бы ему средства к существованию, преграждали отцы или опекуны наследниц, но теперь у него была поддержка короля. Люзорс был уверен: для покорения девчонки ему достаточно лишь предстать перед ней.