Гобелен - [18]

Поездка и многочасовые усилия говорить по-немецки из-за Элизабет, не знающей английского, утомили его. Внезапно он понял, что Йахим что-то рассказывает ему.

– Если мы сможем сохранить собственность, мы переживем инфляцию. Она не может длиться вечно, просто не может.

Поль как будто проснулся. Интересно, во сколько им обошелся этот обед? В то время как он ел с большим аппетитом, они ели немного. На тарелках у них было едва ли по ложке пудинга. Он смутился, стыдясь своего легкомыслия, и отказался от добавки, предложенной горничной. Он читал в газете, что обед в ресторане стоит теперь два миллиона марок. Да, на столе прекрасно вышитая скатерть и стулья обиты атласом с вытканными золотыми пчелами, но скатерть и атлас несъедобны.

Йахим спросил, не замерз ли Поль.

– У нас не хватает угля, – спокойно пояснил он. – Мы старались натопить для тебя. Говорят, что американцы живут в парниках.

– О, ради меня не стоит беспокоиться! – взмолился Поль.

– Я могу дать тебе шаль. Вечером ставится холодно. Мы, мужчины, не стыдимся сидеть в шерстяных шалях поверх пиджаков.

– Мне хорошо, прекрасно, – настаивал Поль.

– Мы, немцы, пережили худшие времена, чем небольшой холод, – сказал Йахим. – Через что мы прошли! И мы выживем. Мы всегда выживаем.

Поль почувствовал, что от него ждут ответа.

– Да, благодаря вашему необыкновенному терпению, – сказал он. Это было банальное замечание, и он добавил: – Эта война войдет в историю, как падение Рима. Какое безумие! Впрочем, все войны – безумие!

– И безумие мира. – Тон Йахима был на удивление резок. Совершенно неожиданно исчезла легкость. Он наклонился к Полю. – Ваш президент с его четырнадцатью пунктами. Он обещал, что нас не расчленят, что нас не накажут. Он обещал справедливость. А что получилось, когда мы приехали в Версаль? Не было справедливости. Мы потеряли колонии, мы потеряли Силезию, нас разорвали. Перемирие было надувательством.

Он постукивал ложкой по тарелке.

– Но вы пожалеете об этом, когда наберется сил русский медведь! Он будет самым сильным в мире.

Убийцы! Посмотрите, что они сделали с царской семьей! И только Черчилль среди всех ваших лидеров достаточно умен, чтобы понимать это. Вам следует русских уничтожать, а не нас, немцев!

Поль поймал взгляд Элизабет. Она явно была смущена:

– Он становится таким несдержанным, бедняжка. Я пытаюсь его останавливать. Что сделано, то сделано. Не сотрясай напрасно воздух.

– Мы великая цивилизованная нация, – продолжал Йахим, словно не слышал жены. – И говорим, что договор, который нам навязали, надувательство. Это не то, что нам обещали.

Действительно, государственный секретарь сказал, что Вильсон отступил от своих принципов, вспомнил Поль. Он сам разделял некоторые сомнения Йахима – требование репараций было губительным. Но слышать такие веши от этого – этого немца – было совсем другим делом.

– Нашу экономику душат, – говорил Йахим, тяжело дыша и с укором глядя в свою пустую тарелку.

Поль спокойно возразил ему:

– Со сбалансированным бюджетом эти мучения можно было избежать. Но ваши правые промышленники не позволяют правительству поднять налоги: они богатеют на падении марки.

Йахим поднял голову:

– Извини меня, но это чепуха.

– Но я кое-что понимаю в деньгах. Я банкир.

– Поль прав, – горячо заговорила Элизабет. – Правые не хотят, чтобы сохранилась республика. Они убили Вальтера Ратенау – блестящего человека, друга моего отца, – потому что тот пытался заставить работать Веймарское правительство. И еще потому, что он еврей. Вот почему.

– Ты преувеличиваешь, – сказал Йахим. – Ты всегда преувеличиваешь опасность антисемитизма. Тебе он всюду мерещится. Это глупо и вредно для твоего здоровья, Элизабет.

Его гнев выплеснулся и прошел. Он отодвинул стул.

– Пойдемте выпьем кофе в гостиную, – и во второй раз за этот вечер добавил: – Мы должны говорить о хорошем. Это не тот случай, чтобы вести такие серьезные разговоры. Дорогая, попроси Дженни привести Регину попрощаться.

На столе стоял серебряный кофейный прибор. Элизабет разлила кофе в чашки старинного майсенского фарфора. Поль обратил на них внимание: в последнее время он изучал фарфор. Его угощали маленькими пирожками и ледяными бисквитами. Хотелось отказаться, но он не сделал этого, понимая, что их приготовили в честь его визита. Поэтому он ел, восхищаясь пирожками и старинным фарфором. Это были более безопасные темы, чем политика.

Затем привели ребенка. Двухлетняя девочка, с румяным лицом, раскрасневшимся после купания, в розовом кружевном халатике и маленьких шлепанцах, была очаровательна. Она прижимала к себе куклу вверх ногами; ей хотелось, чтобы все, включая Поля, поцеловали ее на ночь. Ее темные глаза, совсем не похожие на глаза родителей, светились умом и лукавством. Когда позвали няню, чтобы она забрала девочку, Поль понял, что родителям очень хотелось похвастаться перед ним своим ребенком, но в то же время они боялись утомить Поля чрезмерным проявлением своего обожания.

– Регина изучает французский. Гувернантка француженка, – сказала Элизабет. – Мы хотим, чтобы она знала много языков. Она должна вырасти гражданкой Европы.