Гномы к нам на помощь не придут - [36]
Я назвал его Дауд, но у Дауда было только лицо. Тело у него было мое. Я стоял перед зеркалом в ванной, поглаживал Дауду бороду, тренировался говорить по-арабски и старался испытать такую же ненависть, как он. Чтобы она чувствовалась, даже если моих глаз видно не будет. А потом я сказал все арабские ругательства, которые только знал. Сначала тихо, потом громче. Открыл кран с водой, чтобы меня не было слышно, и проорал их что есть мочи.
Чтобы научить Далилу выклевывать глаза, мы взяли хлеб, положили его на час в воду и перемололи вместе с мясом в маминой мясорубке. Получилась густая такая масса, которой мы на маске дырки для глаз залепили. Только об одном мы с Ициком не подумали: как же я с залепленными глазами смотреть буду. Дома-то оно еще туда-сюда; дома я и с завязанными глазами все найду. А вот на улице… И еще мы не подумали о запахе. Потому что после того, как мясо находится на улице несколько часов, оно начинает вонять так сильно, что лучше уж засунуть голову в унитаз с говном.
Дуди и Ицик
— А ты надень ее на себя. Давай я встану на Заячьей скале и буду отпускать ремешок, а ты наденешь маску. Идет?
— А что? Думаешь, испугаюсь, да? На, держи Далилу. Только когда будешь отпускать ремешок, отпускай его на всю длину. Чтобы она смогла до меня долететь. Понял?
— Ладно, Ицик, не надо. Давай уж лучше я эту маску надену, а ты Далилу выпустишь. У тебя она лучше знает, что делать. Она как будто к твоему мозгу привязана. Короче, я готов. Только меня от этого запаха тошнит.
— Ладно, перестань уже ныть. Считаю до семи и отпускаю. Только стой прямо и держи маску крепко. Раз, два…
— Слушай, Ицик, а это обязательно, чтобы столько мяса было?
— Хватит уже языком трепать. Испугался, что ли? Я ее уже отпускаю. Только имей в виду: я отпущу ремешок сразу. Чтобы ей ничего лететь не мешало. И стой у меня прямо, понял? Стой, как электрический столб! Только попробуй у меня пошевельнуться! Четыре, пять…
— Погоди, Ицик, на меня мухи садятся. Им этот запах не мешает. Ну все, стою прямо, не шевелюсь.
— Шесть! Только попробуй пошевелись!
— Да не шевелюсь я, не шевелюсь.
— Семь! Мясо, Далила, мясо! Фас!
— Придурок! Ты мне все испортил! Теперь все пропало! Если бы я взял с собой Эти, она бы мне и то лучше помогла.
— Да она твою Далилу терпеть не может. Она что, тебе не говорила?
— Я же ей настоящий Йом Кипур устроил. Она весь день от голода вопила. И что? Ты на нее только погляди. Жрет прямо с земли, как королевна. Ни запах ей не мешает, ничего. Как будто издевается.
— Ну я же тебе говорил, чтобы ты сам маску надел.
— Ты сказал: «Ладно, не надо».
— Ну, Ицик, я же чуть со страху не помер, когда увидел, как она на меня летит. Знаешь, что будет, если она мне в глаз когтем попадет? Даже если только один разок царапнет. Я же после этого кино смотреть не смогу. И потом, ты что же думаешь, что террористы твои, они придут и будут тебе тут стоять, как электрические столбы, да? Размечтался. Думаешь, они поскидают с себя все свои бомбы и скажут по-арабски: «Ицик приказал нам не шевелиться. Сказал, чтобы мы стояли тут столбом и ждали, пока Далила прилетит». Так, что ли? И еще. Больше никакого мяса не будет, понял? Хватит! Не будем мы ее больше на мясе дрессировать.
Ицик велел мне сходить к Моше за мясом. Три дня подряд я ему твердил, что Моше нам больше не дает, но он ничего и слышать не желал. И мышеловка его ловить мышей перестала. Я решил ему напомнить, что Моше хочет стать совладельцем Далилы, хотя и знал, что он опять разозлится. А по мне, пусть хоть пять совладельцев будет. Какая разница? Но как только я об этом заикнулся, он сразу как отрезал:
— Никаких совладельцев! Нет, нет и нет! Сколько можно повторять? Никаких совладельцев не будет! Знаем мы этих совладельцев. Только один может быть «королем фалафеля». Король вообще может быть только один. Если разделить на несколько человек, то что останется? Ничего. Как можно разделить корону на пять частей?
— Но, Ицик, разве будет лучше, если мы не сможем ее дрессировать? Или если она от голода помрет?
— He помрет. Такие, как она, так быстро не помирают. Я знаю, что говорю. Она ведь королевна птиц. Покажи мне какую-нибудь другую птицу, которая как она по небу летает. Даже и не знаю, как тебе это лучше объяснить. Вот смотри. Например, завтра ты женишься, так? Твоя жена для тебя — королевна всех женщин. Ровно поэтому ты ее и выбрал; ровно поэтому на ней и женился. Но у тебя для нее нету хлеба. И вот ты начинаешь работать на заводе. Но тут вдруг завод заболевает. Приезжают всякие там заводские врачи на красивых машинах и в красивых костюмах и говорят: «Увольте двадцать рабочих, и завод выздоровеет». А тебя, Дуди, приняли на работу последним. Значит, что? Правильно: уволят первым. И вот ты проработал всего два дня, а тебя уже увольняют. Чтобы ты не мешал заводу выздоравливать. Ты идешь в собес, а тебе говорят: «Ты здоров? Ну так и иди себе, работай». А ты и так все время работу ищешь, не отлыниваешь. Каждый день на биржу труда ходишь. Но работу нигде найти не можешь. А твоя жена в это время сидит дома с маленьким ребенком. И оба они голодные. Ну? Что ты сделаешь, а?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.