Гномон - [190]

Я присматриваюсь и вижу, что люди здесь поинтереснее. Они читают не только старинные фолианты и свитки, чего я ожидал, но и новые книги – даже какие-то тексты с электронных устройств. Безумия сцене добавляет небольшое возвышение, с которого кто-то размеренно и монотонно повторяет без конца одно и то же слово. Я понятия не имею, что это за слово, потому что оно довольно длинное, а он не останавливается, слоги слипаются и получается чепуха: крошечная глоссолалия, портативная версия. Свет тусклый, лампы для чтения теплого желтого оттенка. Пахнет камнем, пылью и бумагой. Мегалос, на самом кончике носа которого отчаянно зависли очки, поднимается из-за стола нам навстречу.

– Хватит разрываться, Константин Кириакос.

* * *

Это у них такое приветствие, и оно паршивое. Я разрываюсь. Я по-прежнему не верю в Стеллу. Я коротко пожимаю ей руку в знак извинения. Не знаю, поняла ли она, потому что ответила на мое пожатие своим.

Интересно, кого я пытаюсь убедить? Интересно, сколько участников самых диких событий говорили себе то же самое?

– Хватит разрываться, Николай Мегалос, – говорю я лучшим иерофантским голосом, на какой способен: обычно я им говорю с аудиторами на тему подозрений в финансовых махинациях.

И вся комната – кроме кантора на возвышении – тихо шепчет:

– Хватит разрываться.

Они улыбаются и возвращаются к чтению.

– Анаксимандр Милетский, – указывает на одного из них Мегалос. – Ферекид. Сократ и Платон, Архимед…

Он совета просит, что ли?

– В этой комнате полно мудрецов.

А… Да. Он имел в виду, что их так зовут. Это они и есть.

Видимо, замешательство и недоверие отразились на моем лице. Я понимаю его мир. Просто не живу в нем. Мегалос улыбается и хлопает меня по плечу: признает, что я стараюсь.

– Пророчицу Кассандру бог проклял так, что она видела будущее, но никто ей не верил. Богиня Афина не знала подобных ограничений, потому что вера вообще не в ее природе: она либо знала, либо нет. Очарованность верой – разумеется, христианское изобретение. Когда твой бог не показывается, возникает необходимость в вере. В любом случае задолго до плотника из Назарета, когда царь Агамемнон после Троянской войны взял Кассандру в наложницы, Афина явилась к ней во сне в образе совы и выпила слезы с ее щек. Таким образом видения Кассандры перешли к той, что могла их понять и обратить на пользу. Афина увидела будущее: безбожный мир, где Греция впала в бедность, а великий град, названный в ее честь, переполнился отбросами мира. И, рыдая, она приготовлялась к этому дню. Сотворила магическую комнату, где время не текло, а мудрый человек может изготовить Универсальный Растворитель, Алкагест, способный освободить узника, разбить оковы человеческого разума. Мудрость – острие ее копья, ею она убивает змея лжи.

Он воздел руки к небу, прикрыл глаза, и, хоть не говорил громко, все в комнате притихли. Но опять – он говорит в тишине, вызванной не страхом или трепетом, но неким голодом. Его движения, нотки голоса – знаки, их напор отвечает на какой-то запрос в его последователях, помогает возвести контрфорсы к стене, которую они строят вокруг себя, вокруг своей способности поверить, что они – лишь частные воплощения вечных символов; люди, помнящие другую жизнь, как давнее прошлое.

Он их словно не замечает:

– Потому, как ты знаешь, мы ищем Чертог. Здесь – ищем в книгах. Есть множество книг с легендами Греции, бесчисленные истории об утраченной Атлантиде, рассказы о странствиях в таинственные царства. Мы все их читаем. С помощью компьютеров анализируем тексты. Мы поем их, режем, рубим на акростихи и расшифровываем, извлекая тайное значение.

– И находите?

– Поразительно, сколько ученых зашифровали клеветнические обвинения в своих указателях, решили похвастаться супружеской неверностью в примечаниях. Дядя Стеллы предложил отправиться в это странствие много лет назад, когда мы познакомились, и тут же сам сказал, что оно ни к чему не приведет. Но он был прав: мы должны были его предпринять.

Вот этого я бы и вправду не хотел знать. Я хотел делать вид, что Косматос тут ни при чем. Когда я отсюда выберусь, так двину ему в рожу, что вмятина останется. Только ждать мне, похоже, не придется.

Мегалос пожимает плечами, и мы выходим следом за ним в коридор. Стелла каким-то чудесным образом стала почти невидима, ступила в тень у нас за спинами. Она боится Мегалоса, ведь он превращает ее в кого-то другого, не в нее. Или потому, что у него в руках ключ к ее истинному возрождению?

Он открывает дверь в другую комнату. Там тихо и красиво. Стены украшает мозаика, – похоже, настоящая, древняя; в нишах и на полу белеют мраморные статуи олимпийских богов. В центре на деревянном стуле сидит молодой человек. Глаза у него открыты, но неуверенный поворот головы выдает, что он ничего не видит. Мегалос закрывает дверь.

– Он слепой, – шепчу я.

– Да, – соглашается Мегалос. – Поэтому слушает. Каждое утро он сидит и слушает звуки богов.

Потому что в этой новой или старой конструкции мира символ есть вещь. Боги присутствуют в скульптурах и мозаиках если не целиком, то частично. Мальчик буквально прислушивается к их голосам.