Гномон - [186]

Я смогу вернуть Стеллу.

Пожалуйста, докажите, что Стелла = Не-Стелла.

Из прошлого ко мне обращается Геласия Космату, и Старушка мной недовольна: «Ну, конечно, мальчик мой. Воскрешай мертвых, живи в гармонии, не сомневайся и не думай о том, что она умерла. Просто реши, что этого не было, что это вопрос точки зрения. Ты и математикой так же будешь заниматься? Пусть пять равно четырем, потому что тогда все сходится? Нет? Поэтому вся его Новая Греция – голубиное дерьмо на берегу! Головой думай!»

Я думаю головой. Думаю изо всех сил.

Я молчу, и через некоторое время Николай Мегалос, который наблюдал за мной с бездонным, нерушимым спокойствием, встает. Он снимает с меня наручники, потому что знает: что бы ни произошло, они ему больше не нужны. Через некоторое время он говорит почти с сожалением:

– Я скажу Адрастее, чтобы отвела тебя к себе домой. Размышляй о том, что я сказал, но торопись. Нужно начинать, пока мир еще погружен в хаос. Ищи свою душу.

Нет такой штуки – душа.

И тогда Не-Стелла может быть Стеллой.

Николай Мегалос уходит безмолвно, но не беспечно.

А я-то думал, что моя акула опасна.

* * *

Некоторое время я сижу один и думаю, что делать.

Нет никакой Стеллы. Может быть Стелла. Не может быть новой Стеллы.

Завтра будет Стелла, до определенной степени.

Я сижу в изнеможении – между манией и пустотой, когда она открывает дверь и входит в комнату. Она трогает висок, потому что волосы у нее такие жесткие, что на них могут удержаться очки, и она проверяет, на месте ли они. У нее то же выражение, что и всегда, – расчет и замешательство, словно она не может решить, с чего начать, но уверена, что начнет с чего-то.

– Привет, – говорю я, когда молчание затянулось.

По ее лицу не скажешь, что она мной разочарована. Она не вздрогнула – хотя должна была – от слишком холодного приветствия. Стелла вздрогнула бы, если бы я так с ней обошелся, едва узнав, что она жива столько лет спустя. Стелла отвесила бы мне пощечину.

Она фыркает. И так Стелла могла бы поступить, потому что в этом звуке – тонна возмущения. Я недоумок: люмпен, упрямый самец. И, как всегда, со временем до меня это дойдет, но придется меня обхаживать и разминать, чтобы я поверил, будто это моя идея. Если бы обман ей не нравился, игра оказалась бы совершенно недопустима.

Так и было? Или мой мозг подстроился? При каждом воспоминании память чуть-чуть меняется. Так ли выглядела Стелла? Такая у нее была полуулыбка? Или я ее такой помню, потому что увидел сейчас эту женщину? И если так, сколько времени пройдет, прежде чем эта Стелла поглотит прежнюю?

– Пойдем, увидишь реальный мир, – говорит она и ведет меня в неимоверно реалистичную деревню Николая Мегалоса.

* * *

Реальный мир – это маленькое скопление рыбацких домиков у самого моря. Их тут, наверное, пара сотен у рабочей пристани, которая выглядит так, будто пришла из времен, когда навигация сводилась к пробе воды и сплевыванию. В паре шагов от причала – рыночная площадь со стоками и канавами, чтобы кровь и кости с рыбных лотков вечером смывало в море. По внешней стене свои владения гордо обходят дозором жирные чайки.

Прикрыв глаза, я вдыхаю свежий воздух. В Афинах – где-то рядом на побережье, если мы не на острове, – в воздухе висит вкус камня и гари, кофе и табака: уникальная чувственная печать столицы. Здесь невольно вспоминаешь, что мир необязательно так пахнет, и вдыхаешь богатую смесь соли, сосновой смолы, оливковых рощ и эвкалиптов. Я окидываю взглядом деревню, ее вид идеально укладывается в образ у меня в голове: ослепительно-белое солнце и плодородно-синее море, мягкие мраморные блоки и терракотовая плитка, деревянные балки и двери. Некоторые стены красуются свежей побелкой – место под будущие фрески и муралы. На площади полно темноволосых мужчин с золотистой от загара кожей – не толстых, но по-геракловски мускулистых, блестящих от масла. У женщин гибкие руки и ноги, гордый и зоркий взгляд темных глаз. Порывы ветра с моря приносят запах жареного мяса и свежевыпеченного хлеба, свежей рыбы на углях, с оливковым маслом и артишоками. С другой стороны он несет аромат несорванных помидоров и перца, гудение пчел и звонкий смех. Путешествие во времени; Греция, которой никогда не было: вакцинированная и накачанная Олимпийская Пасторальная Республика.

В стороне, у берега, но в торжественном отдалении от торговой суеты, в скалах высечен круг, внутри него – огражденная деревянной загородкой и старомодными факелами песчаная площадка: то ли огромная детская песочница, то ли загон для скота. Я слышу шум прибоя на камнях внизу, до моря метров двадцать. Стелла-Адрастея перехватывает мой взгляд.

– Загрей, – говорит она.

– Что?

– Ритуальный круг. Для испытаний.

– Для ритуальных поединков, что ли?

Я уже почти готов поверить, что не пошутил. Может, здесь так проходят выборы: вдруг Мегалос заслужил свою шапочку тем, что отколошматил голыми руками трех семидесятилетних стариков.

Она смеется:

– Нет! Суд у нас вершат по законам магистраты. Для легитимности, для подтверждения права быть здесь. Некоторые жители – истинные греки, по крови, но другие – греки по сердцу, рожденные в иных народах. Греческое семя распространилось далеко, его не всегда легко опознать на глаз. Нужно понять, вправду ли человек наш. Мегалос говорит: понять, грек ли он по смыслу.