Гномики в табачном дыму - [5]

— Ну и пусть догоняют, мне все равно.

— Зачем же мы тогда удирали?

— Почем я знаю.

— А я знаю. Испугались. И знаешь чего? Честное имя потерять: «Что скажут люди!»

— Они — не просто «люди». Их слова — приговор судьбы для нас.

— Они не догнали бы.

— Догнать-то запросто догнали бы, но почему не догнали, почему? — снова разволновался мужчина.

— Лучше не встречаться, чем встречаться, как мы…

— Завела свою песню…

Внезапно совсем близко сзади засветились фары двух «Волг». «Москвич» ошалело понесся дальше.

— Скорей бы до деревни, скорей бы изгороди! — Нервы у мужчины были на пределе, он готов был махнуть на все рукой.

— Быстрей, быстрей! — кричала женщина в панике.

«Москвич» проскользнул между плетнями, оцарапав бока. «Волги» легко раздвинули шаткую изгородь и высветили «Москвич»; он уже мчался через поле. За полем начинался лес, и дорога вела прямо туда. Лес был редкий, небольшой, переходил в кустарник.

«Москвич» мчался, пока не кончилась дорога. Потом притормозил, объехал два-три дерева и врезался в толстый ствол дуба. Раздался крик женщины. «Волги» остановились. Они с двух сторон осветили разбитый «Москвич». Важа подбежал к «Москвичу». С мужчиной ничего страшного не произошло. Впрочем, что могло случиться с ним страшнее случившегося. Я не сомневался, что из «Москвича» выйдет Нана, но как мне не хотелось, о, как не хотелось, чтобы из него вышел тот мужчина! Но он вышел. У него хватило духу, прикрыв лоб рукой, глянуть в сторону моей «Волги». Потом силы покинули его, и он свалился на землю.

В машине Важи оба лежали без сознания.

Потом из «Москвича» выкарабкалась месть. Она была сторукая и стоглазая. Быстро семеня ногами, поблескивая зоркими глазами, все ближе подбиралась ко мне, злорадно улыбаясь и что-то шепча. Она разрасталась на глазах и разрослась так, что подхватила меня вместе с машиной! Убаюкивала, перекидывая с руки на руку. О, как тешила она меня! Важа выехал из лесу. Месть стала уменьшаться; уменьшилась, сжалась и заползала по земле. Я вышел из машины и раздавил ее ногой — не дал возродиться. Потом сел в свою машину и поехал вслед за Важой.

Помятый «Москвич» привалился к дубу.

— Слышали, Нодар машину разбил!

— Не Нодар, а Гига.

— У Гиги же нет своей машины!

— Ехал на чужой.

— Когда разбил?

— Вчера.

— Один был?

— Нет, с кем-то.

— Не знаешь с кем?

— Кажется, с Наной. Оба пьяны были.

— Сильно разбились?

— У машины перед помят, надо менять.

— С какой Наной, которую в своем фильме снимает?

— Да.

— Гига оставил театр?

— Давно!

— А что говорит Нодар, во сколько обойдется ремонт?

Прошло два года. Я, Гига и Важа шли по нашей улице и увидели вдруг Колдунью. В последние годы мы редко встречали ее. Со свертком в руках она по-старчески неторопливо брела по улице.

— Здравствуйте, тетя Оля! — хором, по-школьному поздоровались мы с ней.

Колдунья обернулась. Дотронулась до очков и слегка приподняла их.

— Здравствуйте, ребята! — Она пригляделась. — Это ты, Гига?

— Да.

— А ты — Важа… Значит, третий — Гурам.

— Мы слышали, сын ваш вернулся?

— Вернуться-то вернулся… — Колдунья вздохнула. — Лучше бы не возвращался, — процедила она сквозь зубы.

— А что такое?

— Был в плену, потом в Сибири мыл золото. Пристрастился к спирту. Теперь лежит в психиатрической. Иду к нему, если пропустят, сегодня неприемный день, да у него день рождения, у окаянного!..

— Я помогу вам, — сказал Гига, — брат приятеля там заведует отделением.

Мы пошли с ней в психиатрическую лечебницу. Дежурный врач оказался знакомым Важи, и заведующего отделением не пришлось беспокоить.

Сын Колдуньи встретил нас как давних знакомых и сразу сообщил:

— У меня сегодня день рождения.

— Поздравляем!

— Вы ученики моей матери, верно?

— Верно.

— А ну, посмотрите мне в глаза! — начал он заученно. — По глазам должно быть видно, что вы за люди! Не лгите, не притворяйтесь, все равно никого не проведете! Ваши глаза — это окна. Заглянешь в них и увидишь, что на уме и что на сердце. А ну, посмотрите мне в глаза!

За окнами был день, бесконечный, серый день, который никогда не станет ясным для Колдуньи. Глаза ее наполнились слезами. Смотреть на нее не было сил. Мы ушли, оставив мать наедине с сыном.

Мы шли молча. Я остановил какую-то машину и назвал адрес Важи. По дороге купили вино.

Марина всегда была рада нашему приходу и засуетилась. Детей отправили во двор.

Сначала пили молча. Потом заговорили все вместе. Гига порывался что-то сказать. Он давно пытается сказать это «что-то», но Важа не дает. Важа считает, что это «что-то» навсегда должно остаться в душе Гиги, чтобы мучило его и терзало. Нет, не дадут Гиге объясниться и повиниться!

Потом мы пели. Давно не пели так слаженно. Все трое чувствовали, что познали измену, но и прощать научились. Чтобы прощать, нужно иметь большое, очень доброе сердце. Мы выпили за человека с большим добрым сердцем. Кажется, за Гигу. Нет, не за Гигу — за меня! Нет, не за меня, а за Важу! Нет, вру! Впрочем, хоть убей, не вспомню, кто из нас был самым добрым и в чем проявилась доброта. Не помню, в самом деле не помню, где и когда произошла эта история. Кажется, Гига был Гурамом, Гурам — Важой, а Важа — Гигой. Или наоборот.