Гном - [27]

— Спасибо, Дим, но давай утром, я, правда, уже засыпаю, — и, неожиданно для себя, перед тем, как окончательно заснуть, Сергей понял, что это не от усталости и страхов он так хочет спать, а от первого спокойствия и счастья за долгое время, от чувства безопасности, в котором он себя ощутил рядом с другом.

10

Следующий день они провели — один — в чтении книги, а сам автор — сидя за компьютером и строча совершенно неожиданно пришедший в голову сюжет нового — уже — романа. Они прерывались на бутерброды, кофе и старушкины блины с вареньем, которые она испекла «для гостя» и, протискивая тарелку в дверь, с любопытством оглядев комнату Димы, удовлетворенно закивала головой:

— Я думала, опять пьешь, а потом слышу — тишина, сейчас вот вижу — работаете. Хорошо это, мальчики! — И, как только Сергей принял тарелку из ее рук, поблагодарив, тут же ушла, явно удовлетворенная молодежью.

Дима засмеялся:

— Это она не за меня, за себя волнуется, — я, когда пил, буйный был, — и махнул Сергею рукой в знак того, что блины нужно начинать есть — остынут.

— Дим, какая разница, она тебе в восемьдесят лет блины печет, а ты о причинах болтаешь! Скажи «спасибо» и начинай потреблять ее манну небесную, упавшую в твою голодную бутербродную жизнь, — Сергей улыбался, намазывая блин вареньем, и заметил, что друг уже вовсю жует, явно зная, что блины — вкусные. Следуя примеру друга, он тоже начал есть, и они уже не могли разговаривать, пока тарелка не опустела. И только, глядя на нее, как-то одновременно заговорили о том, что нужно старушке какой-нибудь подарок сделать, потому как в ее годы подвиг — совершенно чужим людям приятное делать и заботиться о них. Каждый думал в это время о своих: Сергей — родителях, Дима — матери, о том, что те делали для них все просто так, без обязательств, по-человечески, только в их раннем детстве — до прекращения роста Сергея и до замужества матери Димы, когда он стал ей просто не нужен.

Дима, выйдя из гипнотической болезненности прошлого — когда хочется думать, что во всем виноват кто-то другой, и жалеть себя приятно, — взял тарелку и повернулся к Сергею:

— Гном, я пойду тарелку ей верну, и работать будем.

Сергей, согласно кивнув, пошел за другом еще раз поблагодарить за сердечность тетю Кати и помыть руки, заняв свои мысли уже целиком новой книгой.

Не замечая времени, Сергей писал свою новую историю, когда, вздрогнув от неожиданности, услышал голос Димы — надорванный, словно целый день тот упражнялся в исполнении сложных арий с плохим учителем:

— Гном, я дочитал, — он замолчал. Сергей ждал, что он добавит еще что-то, но в комнате было тихо и, боясь повернуться к Диме, он спросил, так же глядя на монитор:

— Дим, что? Не понравилась?

Друг опять не ответил, и уже не в силах ждать, чувствуя, что рушится еще одна мечта, не оставляя никаких возможностей для него, Сергей, резко повернувшись на крутящемся стуле, спрыгнул с него и подошел к другу, сидящему, закрыв лицо руками.

Он стоял перед Димой, пока тот не поднял к нему глаза:

— Тяжело это, Гном, очень хорошо и очень тяжело. Давай в издательства рассылать — нельзя это на полку класть и читать для себя — как дневник, в возрасте тети Кати. Я сейчас напишу список издательств, для которых переводил, где я людей знаю, и завтра позвоню всем, скажу, что пришлю…

Сергей понял, что уже не может тянуть время — наступила непростая минута, когда он должен сказать другу, зачем на самом деле приехал к нему. Он сел рядом с Димой на диван, пытаясь унять прыгающее — уже где-то в горле — сердце, и не поворачиваясь, начал:

— Дим, понимаешь, я в Москве хотел по издательствам разослать, но потом испугался — они увидят меня, и либо даже читать книгу не станут, либо — издадут ее под чьим-нибудь другим, своим именем — они же понимают, что существо вроде меня бороться с ними никак не сможет.

Дима, нахмурив брови, смотрел на него:

— Гном, почему ты решил, что твой рост имеет для издателей значение?

Сергей, уже нетерпеливо — он хотел избавить себя от неопределенности, рассказать Диме свой план и узнать, согласиться ли тот, заговорил очень быстро:

— Дим, предположим на секунду, что книга будет успешной, как они будут меня читателям показывать? Раньше была страна героев — поэтому я не проходил бы, сейчас — страна бандитов и безработных, с докторами наук на рынках. Узнав, что книгу написал карлик, ее просто не будут читать, понимаешь, я для людей — по определению — генетический урод, которого только в цирке показывать или детей пугать. Вот я и подумал: может быть, ты согласишься предлагать издательствам книгу под твоим именем?

Дима, сидевший обхватив голову обеими руками, повернулся к другу, с лицом человека, находящегося в состоянии глубокого шока:

— Гном, я все понимаю, но ты что, предлагаешь мне твою славу присваивать, только потому, что ты ростом не вышел? Ты будешь мозги надрывать, а имя мое будет? Сереж, ты извини, но это ты перегнул, как я могу — ты подумал?

Сергей так испугался отказа друга, что заговорил очень быстро и очень громко — чтобы тот не мог его перебить, но слышал и понимал его слова:

— Дим, я не прошу тебя куклой имя свое подставить вместо моего — ты же тоже много будешь работать: рассылать, развозить рукопись, потом встречаться с издателями, редакторами… Если все пойдет, как я думаю, то и потом работы много будет. Пойми, мне жить через месяц-два максимум вообще не на что будет, работу, ты сам знаешь, я даже в цирке на найду — клоун из меня никакой, акробат — только на один смертельный трюк — перелом шеи карлика к удовольствию зрителей, не в метро же мне стоять с протянутой рукой при написанной книге. Они точно ее напечатают — сейчас печатают все: и хлам, и полухлам, только классикой быть не должен, — он посмотрел на друга, — Дим, я прошу тебя… очень.