Гнездо Феникса - [50]

– Нельзя ли сопеть потише? – нервно осведомился Биссонет.

Кратов стиснул зубы.

– Можно, – сказал он.

– И перестаньте шуршать. Совершенно нельзя сосредоточиться…

– Это не я, – проговорил Кратов.

Пошарив на груди, он извлек и поставил перед собой песочные часы. Горка в нижнем полушарии почти не прибыла. Биссонет брезгливо следил за его движениями.

– При чем здесь часы? – спросил он. – Их я не слышу. Это вы возитесь и шуршите своим рубищем. Будто вас кусают… насекомые.

– Потерпите, – сказал Кратов. – Только три часа, даже меньше. Потом будете похваляться перед знакомыми, что провели полсуток в клетке с ужасным, кровожадным убийцей-плоддером и вышли победителем. В нравственном, разумеется, смысле.

– Ваш юмор оставьте при себе. Меня он не очаровывает.

– Ваше презрение меня тоже не обжигает…

– А как же пирофобия? – сощурился Биссонет. – Или это тоже одна из ваших фантазий, вроде дольмена или сигнал-пульсатора?

Кратов прикрыл глаза. «Как же он боится меня! При этом он помнит, что я звездоход, а значит – чувствую его страх, знаю об этой его слабине. И он злостью изгоняет из себя этот страх. Аксютин тоже боялся, но воевал с самим собой совсем иначе… Ну что я им всем сделал?»

– Что я вам сделал? – спросил он вслух.

Несколько мгновений Биссонет молча и с некоторым удивлением разглядывал его.

– Выкиньте эту игрушку, – вдруг произнес он. – Для меня рядом с вами все едино – что три часа, что три года.

Кратов пожал плечами, взял часы и вылез в тесный, едва вмещавший его тамбур. Задернул перегородку за собой, раздернул перед собой… И замер.

«Слышу, – подумал он. – Совсем рядом. Рукой подать».

В горле пересохло. Забытые часы выскользнули из разжавшихся пальцев в траву.

– Биссонет, – позвал он шепотом.

Интерлюдия. Земля

…И был пир, и стол ломился от яств, которые были приготовлены руками хозяйки дома из всего, что еще утром росло в огороде, било крыльями или блеяло во дворе. И подняты были из погреба кувшины с лучшим вином. И безутешен был хозяин, требуя, чтобы все было съедено и выпито без остатка еще до захода солнца.

Хозяин, ублаженный происходящим сверх всякой меры, сидел в позе Зевса Олимпийского во главе стола. Хозяйка, субнавигатор Звездного Патруля в отставке Джемма Ким, в длинном домотканом платье с причудливым узором, пристроилась с краю, время от времени отлучаясь затем, чтобы обновить стол. Она ничуть не изменилась за эти двенадцать лет, разве что стала немногословной и приобрела едва заметную улыбку материнского снисхождения, с которой глядела как на детей, так и на взрослых, отнюдь не исключая мужа.

Кратов как почетный гость устроен был на дубовой скамье по правую руку от хозяина, а на плече у него висла слегка захмелевшая Марси, которая вполне освоилась с новым окружением. Магнус Мессершмидт, грузный и лысый, похожий на известные портреты Черчилля, восседал напротив них в кресле, каковое лично притащил для себя из дома. При знакомстве, осторожно пожав руку Кратова, а затем приложившись губами к ладошке Марси, он деликатно осведомился: «Ваша дочь? Изумительно прелестное дитя!» Марси хихикнула, Грант захохотал. Кратов же совершенно потерялся, и пока он сконфуженно искал слова, чтобы объяснить Мессершмидту всю степень его заблуждения, на помощь поспешила Джемма. «Не следуйте традициям, Магнус, – сказала она, мягко улыбаясь, – а судите-ка по себе…» Подруга толстяка, темнокожая Авене, в изысканной прическе из миллиона тончайших косичек, с большими, чуть звероватыми глазами и пухлыми лиловыми губами, туго затянутая в тончайшую белую ткань, выглядела ненамного старше Марси. Не прошло и пяти минут, как девицы сделались подругами на всю жизнь, в один голос хохотали, синхронно налегали на чудесное грантовское вино и несколько раз срывались из-за стола – обменяться нарядами.

Сорванцы-погодки Софокл, Спартак и Константин, пользуясь всеобщим попустительством взрослых, присоединялись к трапезе набегами. Компанию им составляли толстая белобрысая Кристина, дочь Магнуса от первой подруги и кудлатый, похожий на обезьянку мулат Зигфрид, трех лет от роду, дитя любовного союза с Авене.

В круговорот застольных бесед течением свободной мысли заносило самые разнообразные темы.

Весьма поверхностно обсуждена была концепция пангалактической культуры.

– Да, я фашист! – кричал Магнус, размахивая куриной ногой. – И я не желаю, чтобы мои дети смешивали свою чистую алую кровь с той сомнительной жидкостью, что циркулирует под хитином у всякой чешуйчатой мрази! Не желаю, чтобы чьи-то поганые щупальца указывали Человеку прямоходящему дорогу в будущее…

– Марси, держите Кратова за руки! – веселился Грант.

– Я держу, – ответила Марси. – И за ноги тоже. А зачем?

– И действительно, – сказал Кратов. – Только пировать мешаешь.

– Не надо говорить за моих детей, – вмешалась Авене. – Они сами решат, с кем им мешать свою кровь, а с кем нет.

– Это и мои дети, – смутившись, возразил Магнус. – По меньшей мере наполовину…

– Человечество давно уже нуждается в защите от космической экспансии, – витийствовал он спустя мгновение. – И не столько от материальной, сколько от культурологической. Эти искушающие бессмертную душу идеи владычества над вселенной! Эти соблазны чужих звезд! Если так пойдет дальше, всем нам уготован удел индейцев майя. На протяжении веков те строили великую цивилизацию. И потребовались недолгие годы, чтобы она рухнула в прах под напором совершенно чуждой культуры конквистадоров, со всеми европейскими прелестями, от гнусного алкоголя до не менее гнусных болезней. И дело не в том, что оттуда, – Мессершмидт указал курицей в хрустальные небеса, – на нас сыплются под видом даров и благодеяний чужие разлагающие идеи. А в том дело, что мы не готовы к их восприятию, и никогда не окажемся готовы, нам это все не нужно, и путь к совершенству у нас свой. Мы можем воспринять идеи всех этих чешуйчатых монстров только ценой отказа от своих идей! Ибо наша культура и то, что вы называете культурой применительно к разнообразным насекомым и пресмыкающимся, а также прочим тварям, о внешнем облике коих не будет извинительным и упоминать в приличном обществе, а наипаче за столом, лежат в различных плоскостях. И означенные плоскости не пересекаются! Господин Анастасьев говорит…