Гнездо аиста - [82]

Когда Эва вошла во двор Демко, все три женщины, находившиеся там, умолкли. Дочь Демко Бетка — жена Пишты Гунара — стала что-то быстро шептать матери, которая хлопотала у летней кухни. Канадка перебирала ранние груши и складывала их в жестяную банку.

Завтра в Горовцах базарный день, вспомнила Эва. Она заметила, что женщины переглянулись. О чем, интересно, они говорили, когда я вошла? Видно, я помешала. Молчание иногда красноречиво. Эва посмотрела на Демкову. Что она, в своем горшке злобу, что ли, варит? Крышка так и подпрыгивает, пар шипит.

— Андрей просил прислать ему хлеба и сала, — сказала Эва.

— Еще чего! Пусть сам домой явится. — Глаза Демковой метали молнии. — Что мы будем есть, его не беспокоит?! Нам всю жизнь, что ли, давиться его паршивой кооперативной жратвой? Пора ему делом заняться.

Эва не верила своим ушам. К кому ты попала? — подумала она. Уж не ошиблась ли ты домом? И лицо Канадки поразило ее. Желтые оскаленные зубы, враждебные, холодные глаза, злая ухмылка! Демкова вошла в дом и стала подглядывать за Эвой через щелку в двери. Эва повернулась и молча пошла прочь. На площади навстречу ей, вздымая клубы пыли, катила бричка. Щелкая кнутом, на козлах восседал Дюри Хаба. Рядом с ним сидел старый Хаба, а за ними Бошняк, Резеш и Эмиль.

Эва, бледная от волнения, пыталась понять по их лицам, с чем они вернулись. Но лица их она видела как в тумане.

У пожарной каланчи бричка остановилась. Взмыленные лошади трясли головами. Начали сбегаться люди, Бошняк слез с брички и крикнул:

— Все будут расследовать! В приемной пана президента сам его секретарь нам так сказал. Обещал… — Бошняк вдруг запнулся — у него перехватило дыханье.

— Нам сказали, что надо, мол, подождать, — мрачно перебил его Эмиль. И поджал губы.

Лицо у него было каменное. И это ее деверь! Брат Ивана. Эву всегда пугал его суровый голос, его глаза. Он способен на все, даже на убийство, подумала она. У него это написано на лице…

Площадь заполнялась народом, слышались взволнованные голоса. Лица горели от нетерпения. Люди, босые, в грязных, пропотевших рубашках, с мякиной и соломой в волосах, с мотыгами и граблями в руках, бросив работу, прибежали сюда и столпились вокруг брички.

— Вернулись! Все вернулись! Господи! — кричала Штенкова, высоко подняв руки и устремив глаза к небу.

— Уже скоро год, как дожидаемся этого. И все-таки дождались, — сказал Тирпак.

— Господи боже мой, уж не думал ли ты, что достаточно сказать слово — и все они бросятся врассыпную, — насмешливо оборвал его подвыпивший Штенко. — А, да тут и жена председателя, — крикнул он, увидев рядом Эву, и дохнул ей прямо в лицо перегаром.

Эва, с трудом передвигая отяжелевшие вдруг ноги, дошла до угла крайнего двора и остановилась, ухватившись за штакетник.

И в эту минуту из национального комитета спустился по лестнице Петричко и направился к толпе, окружившей Эмиля.

— Матух! — крикнул он, и его сильный голос перекрыл шум.

У Эмиля исказилось лицо. Он сжал губы и повернулся к Петричко спиной.

— Матух!

Но тут на колокольню поднялся Штенко и схватил веревку колокола. Резкий, тревожный звук пронзил Трнавку. Старый Хаба обвел всех хитрым взглядом и посмотрел на Петричко.

К колокольне бросился Бошняк. Еще несколько минут неслись над деревней частые, тревожные удары колокола. Эва кое-как доплелась до дома и стала ждать Ивана.

— Что будет, Иван?! — почти крикнула она, когда он вошел.

— Будем продолжать уборку, — сказал он. — Надо все-таки хоть часть урожая спасти.

Иван ел хлеб, запивал его прямо из горшка кислым молоком. Под окнами фыркали запряженные лошади. Марек играл вожжами. Канадец, опираясь о боковину телеги, свертывал цигарку.

— Ты что, не слышал колокольный звон? Не видел, как все сбежались к бричке? А ты знаешь, чего они ждут?

— Знаю. Они отвозили письмо и теперь вернулись, — сказал спокойно Иван.

— Сколько же еще мы будем так жить? — Эва боялась за него, боялась за детей. Ее жалобный голос вывел Ивана из себя.

— И ты туда же! Я и так ума не приложу, за что хвататься. А теперь ты начни ныть и отравлять мне жизнь… — Он враждебно смотрел на нее.

— Я?! Я тебе отравляю жизнь? — Глаза Эвы наполнились слезами.

Она вдруг вспомнила, как летним вечером впервые прибежала к нему на берег Лаборца. Было еще светло, но бледная луна уже появилась на небе. Мальчишки сачками ловили под корягами рыбу. Эва вдыхала запах поросших травой и осокой берегов реки. Они пробрались через заросли верб и побрели по песчаной отмели.. Он вел ее за руку, в другой руке она несла туфли. Намытый песок мягко оседал под ногами. Они остановились в растерянности — ведь до сих пор они так ни разу и не поцеловались. Долго молча смотрели на следы своих ног на песке… А неделю спустя — это были счастливейшие мгновения — они лежали в высокой траве. Сильный запах дикого хмеля дурманил им голову. Он сказал:

— Ты знаешь, что глаза у тебя медового цвета. Вот я и попался на этот мед.

— Так беги, пока глаза у меня закрыты.

— Не могу. Ты смотришь на меня и сквозь закрытые веки.

Что же стало с нами, Иван? Может, раньше нам было лучше? Я превратила бы поле в сад, откормила бы пару кабанов. Ты по-прежнему ездил бы на велосипеде на работу. А я дожидалась бы тебя с детьми у ручья. Почему в жизни не все так чисто, как вода в ручье? Почему? А тот фильм, — помнишь, Иван? Тот фильм… «Кубанские казаки». Плавчан раздавал бесплатно билеты, а потом нас повезли в Горовцы. В кино перед началом выступил Гойдич. Он был у нас еще человек новый, и мы подивились его полноте. Но никто не насмехался над ним. А этот фильм, Иван… Я очень люблю ходить в кино, жалко, что мне не часто это удается. Но тот фильм… Я увидела в «Кубанских казаках» ту жизнь, о какой ты мечтаешь. И там не было никаких трудностей, никаких жертв и страданий. Все, что мы видели, касалось тебя, меня, Марека, Геленки, которая должна была появиться на свет. Мне чудилось, что я в церкви. Так хорошо мне было. Только я не сжимала молитвенно руки, а спокойно положила их на колени, а рядом чувствовала тепло твоего локтя.