Гнездо аиста - [125]

Она коснулась шрама над его виском, и ее пальцы дрогнули.

— А как я была счастлива, когда поняла, что у тебя все обойдется. Подумать только, еще немного — и ты бы…

Он молчал.

— Ты слышишь, Павел? О чем ты думаешь?

— Пытаюсь представить, сколько ран получает человек за свою жизнь. Знаешь, я был бы рад, если бы это были только раны на теле — они заживают.

— Если б ты дал залечить твою рану, от нее и следа бы не осталось.

— И так почти не осталось. Мы даже распахали Гунару его участок. А когда ты гладишь мой шрам, я даже радуюсь, что он у меня есть.

Помолчав немного, словно что-то вспоминая, Павел тихо спросил:

— Знаешь, кто нас предупредил, когда они хотели напасть на свинарник? Твой дедушка. Он нам очень помог.

— Дедушка? — Илона обрадовалась. — Я так и знала!

— Что ты знала? — спросил Павел.

— Мой дедушка не продался бы даже за целое стадо коров, — сказала она. — Дедушка никогда бы не продался. Он и ко мне уже несколько раз приходил. В первый раз принес мне баночку сливового повидла, которое мы варили с ним вместе. Во второй раз — кусок сала, это, мол, от того кабана, которого ты каждый вечер кормила. От дедушки я и узнала, что тебя послали на какие-то курсы, и мне было очень обидно, что ты даже не заглянул ко мне.

— Ведь я тебе говорил, как это получилось, — сказал Павел. — Зато теперь буду заглядывать постоянно.

— Но я боялась, что никогда больше тебя не увижу, ведь после таких курсов часто посылают работать на новое место. Вот видишь, — засмеялась она, — я все время чего-нибудь боюсь.

— А когда ты уехала в Горовцы, тоже боялась?

— Нет, — покачала головой Илона, — хотя даже не знала, где придется ночевать. Я знала только одно: надо уехать из Трнавки, иначе я наложу на себя руки. Даже теперь, когда вспоминаю о том, как я жила дома, меня бросает в жар.

— Рыжик ты мой милый, а как тебе живется теперь? — спросил Павел. — Я ведь о тебе, можно сказать, ничего не знаю.

— Ну, сейчас уже все в порядке. Все хорошо, — сказала она. — Но поговорим лучше о твоей работе. Ты очень занят? Устаешь, наверное? Тебе никогда не бывает страшно?

— Бывает. Страху я натерпелся предостаточно: сколько раз мне хотелось дать стрекача.

— Знаю я это твое «дать стрекача», — засмеялась она.

— До чего же мне с тобой хорошо, Рыжик, — сказал Павел. — Даже когда мы просто разговариваем, мне кажется, будто мы целуемся.

Илона доверчиво и благодарно прижалась к нему. Поднялся ветерок, и ветви акаций заколыхались над ними.

— Да, Павел, — прошептала она, — когда мы просто разговариваем, нам очень хорошо друг с другом. Но все-таки пора идти. Пока дойдем до Горовцов и ты вернешься обратно, пожалуй, начнет светать.

— Ну, еще чуть-чуть, — попросил Павел, блаженно потянувшись. — Жалко все-таки, что ты не живешь в Трнавке. Ты не собираешься вернуться?

Илона застыла в его объятиях.

Дурак, набитый дурак, корил себя Павел. И как тебе могло в голову прийти такое? Он снова представил себе Илону в кабинете электропроцедур, в накрахмаленной форме медсестры, причесанную, подтянутую. А после работы ее ждет комната в общежитии, душ, кино, бассейн, кафе. Идиот! Он бы тоже не вернулся на ее месте.

— Как же я могу вернуться после всего, что было? — медленно произнесла она.

— Да, конечно, Рыжик. Я только подумал, как хорошо было бы всегда быть вместе.

— Вместе… Так ты это имеешь в виду? Ну, значит, все в порядке. Пойдем.

Илона коснулась губами его щеки и выскользнула из объятий. Выпала роса, и куртка, на которой они лежали, стала влажной. Стоя на коленях, Илона приводила себя в порядок, натянула свитер. Павел глядел на шее и улыбался.

3

— Трогай, — сказал Дюри. — У деревни я вас догоню.

Когда Анна и старики Олеяры возвращались домой, уже вечерело. Анна сидела на козлах телеги, которая по ухабистой проселочной дороге катилась к шоссе. За этой телегой громыхала вторая, запряженная коровами. Колеса оставляли на размытой дождем дороге глубокие колеи.

Хабы после полудня пропахивали на обеих упряжках свеклу, которая только-только взошла. Дюри пошел по меже посмотреть, как выглядит после недавнего дождя поле.

Три недели назад, когда земля была высушена горячим весенним солнцем, прошел первый короткий ливень. После него стало прохладнее, а несколько дней назад целые сутки лило как из ведра.

Слишком поздно, думал Дюри. Черт возьми, этот дождь прошел слишком поздно. Он оглядел пашню, которая только местами начинала зеленеть. И это в середине мая! Поле они вспахали тоже поздно, хотя работали четыре упряжки. Правда, конских только две. Там, где посеяли вовремя, еще до первого дождя, яровые пошли отлично. Но им удалось вспахать вовремя лишь небольшую часть земли, и Дюри мрачнел, как только взгляд его падал на кооперативное поле. Неприятное чувство вызывали у него и маленькие полоски у леса под Малиновой, которые распахал для их владельцев кооперативный трактор. Они были покрыты густой зеленью.

Дюри дошел до ручья и перепрыгнул через него. На поле за прибрежными кустами Войник с женой прореживали свеклу. Размахивал мотыгой и старший из его ребят. Двое меньших сидели на расстеленной дерюге. Дюри остановился.

— Как поживаешь, Ферко? — спросил он.