Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [40]

Нравилась гоголевская веселость, неудержимая стихия юмора – она так соответствовала юношескому оптимизму и жизнерадостности. В этой стихии молодые люди видели союзника по борьбе с чинопочитанием, поклонением ложным авторитетам, низкопоклонством, пошлостью… Дух гоголевских произведений соответствовал оппозиционному, «отрицательному» направлению кружка, питая и поддерживая такое направление.

Но это еще не все. Гоголь был юмористом, а юмор по самой своей природе передает противоречие поэзии и прозы, идеала и действительности.

Вспомним слова Станкевича о «Старосветских помещиках»: «…прекрасное чувство человеческое в пустой, ничтожной жизни». С одной стороны, светлое, поэтическое начало. С другой – пошлость, ничтожество, проза. Пошлость наступает на поэзию, душит ее, но само существование контраста и борьбы учит различать моральные ценности, углубляет философский взгляд на жизнь. Ведь жизнь, как писал Белинский в «Литературных мечтаниях», есть «борьба между добром и злом, любовью и эгоизмом». Словом, сама философская ориентация Станкевича и его друзей подводила их к Гоголю, делала его доступным и близким, в то время как многие стороны пушкинского творчества оставались пока закрытыми.

Глава шестая «Великая тайна»

«Литературные мечтания» и последующие статьи Белинского показали участникам кружка значение практической деятельности. Станкевич и его товарищи все чаще поговаривают о деле, о литературных выступлениях.

К середине 1835 года для этого сложились благоприятные условия. Надеждин, готовясь к заграничной поездке, подумывал над тем, кому бы передать свои редакторские обязанности.

В апреле Станкевич сообщает Неверову: «Надеждин, отъезжая за границу, отдает нам „Телескоп”; постараемся из него сделать полезный журнал…» В тот же день другому корреспонденту Станкевич пишет, что Надеждин «передает свой журнал одному из нас (то есть Белинскому. – Ю. М.), и все мы беремся помогать ему». Еще через некоторое время, в июне, накануне отъезда Надеждина, Станкевич говорит: «…мы всегда будем обществом совещаться о журнале».

Поездка Надеждина продолжалась полгода. За это время Белинский выпустил несколько книжек журнала. Друзья помогали ему, однако едва ли изданные номера можно считать коллективным делом кружка, как это первоначально предполагал Станкевич. Ряд причин помешал этому.

Прежде всего сам Станкевич не решался пуститься в трудное журналистское плаванье, не по лени, конечно, и не по робости, а потому что не хотел быть «литератором», считая это преждевременным. Главную свою цель он видел в самообразовании, в развитии системы мышления, а практическое применение добытых результатов оставлял «на потом». Да и другие члены кружка не выказали необходимых для журнального дела навыков и старания.

Но, несмотря на то что главная тяжесть журнальной работы пала на Белинского, нельзя недооценивать и поддержки его товарищей. Пусть не было коллективной работы. Были зато коллективный интерес и сочувствие, создававшие тот благотворный климат, в котором зреет и раскрывается талант.

Коллективное участие проявилось еще в одном замечательном деле – в помощи Алексею Кольцову. Фактически Станкевич и его друзья открыли для русской литературы этого самобытного поэта.

Началось это еще в 1830 году в Воронеже. Как-то Станкевич, ложась спать, позвал своего камердинера, а тот, как нарочно, куда-то запропастился. Наконец он пришел и свое опоздание объяснил тем, что один приезжий, по фамилии Кольцов, такие читал за ужином стихи, что невозможно было оторваться.

Отец Станкевича владел винокуренным заводом, куда по хозяйственным делам и приехал Кольцов. Ведь для родных, для знакомых, для всех воронежцев он был вовсе не поэтом, а торговцем скотом, прасолом.

На другой день Станкевич позвал к себе Кольцова, чтобы поподробнее познакомиться с его стихами. Они так ему понравились, что он взялся поместить одно стихотворение в «Литературной газете».

Появившаяся в 1831 году публикация сопровождалась следующим письмом к издателю: «Вот стихотворение самородного поэта г. Кольцова. Он воронежский мещанин, и ему не более двадцати лет от роду; нигде не учился и, занятый торговыми делами по поручению отца, пишет часто дорогою, ночью, сидя верхом на лошади. Познакомьте читателей „Литературной газеты” с его талантом. Н. С-ч».

«Н. С-ч» означало: Николай Станкевич.

Так вошел Кольцов не только в большую литературу, но и в кружок Станкевича.

Судьба и раньше сталкивала Кольцова с добрыми и образованными людьми, такими как воронежский книгопродавец Дмитрий Кашкин, воспитанник семинарии Андрей Сребрянский, которые поддержали первые шаги начинающего поэта. Но все же преимущества новых друзей были очевидны. Юноша, едва владевший грамотой, имевший за плечами всего один класс уездного училища, оказался в среде передовой русской интеллигенции, в атмосфере содержательных философских и эстетических споров.

Чувствовал себя Кольцов в кружке друзей, который он навещал во время своих деловых приездов в Москву, свободно и хорошо. Сядет где-нибудь в уголке, с удовольствием слушает, впитывает мудрость…

Несмотря на доверчивость, чистосердечие и доброту, Кольцов был скрытен. Жизнь приучила его не докучать окружающим своими переживаниями, таить их молча, про себя. В прошлом была у него сердечная история, тяжелая и мучительная.