Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [195]

«Что сказать вам о брате? – продолжал Иван Сергеевич. – До сих пор лучше нет. Начал пить он ослиное молоко. Здесь, впрочем, есть хорошие медики. Будем надеяться, что с Божьей помощью – молоко, теплый воздух, покой, уход матушки и сестер, некоторые вспомогательные лекарства, отсутствие раздражающих интересов – все это даст ему желанное исцеление».

Но ничего не помогало; не властны были над Константином ни время, ни благодатный климат, ни попечение и заботы близких.

Константин Сергеевич умер – не умер, а угас! – 7 (19) декабря 1860 года.

И все семейство тронулось в обратный путь, в Россию. Убитая горем Ольга Семеновна не отходила от гроба, где покоились останки ее первенца, ее Консты, Костиньки…

Похоронили его в Москве, в Симоновом монастыре, рядом с могилой Сергея Тимофеевича.

Связь между смертью отца и сына была очевидной; об этом много судили и рядили еще современники, а потом чуть ли не все писавшие об Аксаковых.

Константин Сергеевич не был человеком слабого духа, способным сникнуть от несчастья, впасть в отчаяние, в безысходную тоску. Мужество его отмечали многие, в том числе и люди другого лагеря, Герцен, например, или С. М. Соловьев. Не был Константин Аксаков и физически немощным человеком; его телесная сила стала у современников притчей во языцех.

Не остался Константин Сергеевич после кончины отца и одиноким: у него были любящая мать, братья, сестры, племянница, наконец, множество друзей, всегда отдававших должное его обаянию, уму и безукоризненной порядочности.

У него были свои убеждения, взгляды, вера, выношенные в течение всей сознательной жизни и неразрывно слившиеся со всем его существом.

Все это оставалось при нем – и сокровенные убеждения, и уважение друзей, и любовь близких. Но потеря отца обесценила все.

Иван Сергеевич писал: «В жизни его произошел страшный переворот… Упала молния, опалила человеку руки и ноги; жить он может, смастерит себе, пожалуй, жизнь и даже радости и счастье, но с опаленными руками и ногами. Теперь только выясняется все значение отесеньки для него: это страсть, которая страстнее всякой страсти мужчины к женщине, потому что находит себе оправдание в нравственном начале семейном, чувстве долга и проч.».

Н. М. Павлов (Бицын) рассказывает: отец и старший сын «всегда были вместе, редко можно было видеть одного без другого, и, по крайней мере, в моих собственных воспоминаниях – они всегда неразлучны и всегда восстают слитно».

И. И. Панаев говорит: Константин «беззаботно всю жизнь провел под домашним кровом и прирос к нему, как улитка к раковине, не понимая возможности самостоятельной отдельной жизни, без подпоры семейства». А вот еще мнение П. А. Кулиша, высказанное в письме к ученому-слависту О. М. Бодянскому: «Жаль бедного Консты! Он был из самых благородных людей, каких мне только случалось встретить, но в нем многое было неестественно, и самая привязанность к отцу, которая свела его в могилу».

Кажется, и сам Сергей Тимофеевич предвидел то, чтó должно произойти с его сыном. Незадолго до смерти он сказал Н. М. Павлову; «Бедный Константин… Боюсь за него; он не перенесет». Когда Павлов пытался возразить, мол, все образуется, жизнь возьмет свое, Сергей Тимофеевич отвечал: «Нет! Все это было бы возможно при другом воспитании Константина, а он воспитан не так». И старик признавался в своей ошибке, «как он вырастил сына». Не было у него кормилицы или няньки, он, сам отец, принимал его от материнской груди, баюкал на своих руках, пеленал и укладывал в колыбель собственными руками. «Только стареясь, – говорил Сергей Тимофеевич, – видишь, как бы надо было воспитывать своих детей. По мере того, как растут дети, родители, думая их воспитывать, еще сами воспитываются ими».

Многие считали еще, что трагедия Константина Сергеевича была усугублена его холостяцкой жизнью. «Не могу не надивиться, как отесенька не женил его, – пишет Иван Сергеевич. – Константин сам иногда горюет об этом, т. е. о том, что не женат. Если б можно было его женить, это было бы ему спасением».

О женитьбе сына мечтала Ольга Семеновна. На глазах у всех прошли его увлечения Машенькой Карташевской, жениться на которой не позволили ее родители; Свербеевой, которая не ответила на чувство Константина. Когда сыну шел уже тридцать пятый год, Ольга Семеновна обратила свой взгляд на Машеньку Княжевич, молодую девушку из дружественной Аксаковым с давних времен семьи: «Какая деятельная, какая энергичная девушка и образованная, – делилась она своими мыслями с Иваном Сергеевичем, – вот настоящая жена Константину, и я вполне была бы счастлива, если б он женился на ней, но все делается не по-нашему».

Итак, неестественное развитие, некая неправильность в воспитании, которая открылась родителям лишь на старости лет, холостяцкая участь… Все это действительно способствовало тому, что, как говорил один старый исследователь, «тоска одолевала Константина Сергеевича и заполнила его наконец». Но есть здесь и другая, не менее важная сторона.

Детям суждено переживать родителей – это биологический закон, которому беспрекословно и смиренно подчиняется все живое. Пусть так, но человеческое чувство не мирится с биологической необходимостью, и там, где полагается молчать, оно громко бунтует или исходит тоскою. Утрата близкого, родного человека на всю жизнь оставляет незаживающую рану, и недаром известный русский философ Н. Н. Федоров говорил о вечной вине детей перед родителями.