Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [194]

Чтобы вырвать Константина Сергеевича из заколдованного круга воспоминаний, дать ему возможность рассеяться, забыться, Н. Павлов пригласил его к себе в деревню. Аксаков поблагодарил, тронутый искренним участием друга, но ехать отказался. «Если б это приглашение ваше сделано было бы при батюшке… тогда я… нарочно бы к вам поехал. Но теперь, любезнейший… все кончилось».

Константин Сергеевич не встает в позу мизантропа, не подвергает сомнению «доброе и хорошее», не навязывает другим своего настроения и образа мыслей. Он всею душою понимает и признает радость бытия, удовольствия повседневного, физического существования, но – для других, а не для себя. Его самоограничение спокойно, беззлобно, трезво, вытекает из ясного сознания совершившейся для него перемены.

«Вы знали Константина Сергеевича, – говорит он в письме к Павлову, – который удит, курит, с восхищением радуется жизни и природе в каждом ее проявлении, будь это зима или лето, будь это палящее солнце или дождь, промачивающий насквозь, – Константина Сергеевича, который любит слышать в себе силы именно тогда, когда неудобно, стужа или что-нибудь подобное их вызывает; который в восхищении и крепнет на телеге, прыгающей по камням или под дождем, его всего обливающим, – Константина Сергеевича, который 28 верст проходит не присаживаясь, выпивает сливок, потом квасу и отправляется еще, взвалив на себя огромное удилище – удить. Теперешний Константин Сергеевич не удит, не курит, смотрит и не видит природы… Да, все для меня кончилось, жизнь моя кончилась; жизнь была хороша и исполнена прекрасных радостей, и вот я помянул себя в письме к вам».

В постскриптуме Константин Сергеевич написал: «Время действует на меня совершенно наоборот против того, как полагают».

«Полагают», что время лечит и затягивает раны, но он этого не чувствует.

Между тем в семье возникла мысль о поездке Константина за границу к Ивану. Из-за болезненного состояния Константина Сергеевича выезд несколько раз откладывался; наконец в середине августа 1860 года отправились поездом из Москвы в Петербург – Ольга Семеновна, Вера, Люба, Сонечка и Константин.

Остановились у Карташевских, но в отсутствие Надежды Тимофеевны. Эта разминка была, видно, предусмотрена заранее: опасались, что первая после кончины Сергея Тимофеевича встреча тетеньки с племянником, находившимся в столь болезненном состоянии, будет иметь неблагоприятные последствия для обоих.

Встретили приехавших москвичей двое детей Карташевских – Николай и Машенька. Так в последний раз Константин Сергеевич увидел свою первую юношескую любовь…

Через день-два проводили Константина Сергеевича до Кронштадта, посадили на пароход «Владимир», вверив попечению некоего Платонова, крупного чиновника, также отправлявшегося за границу.

Иван Сергеевич встретил брата в Штеттине и как все не видевшие его долгое время поразился перемене: «Похудел радикально, так что и вообразить нельзя, чтобы он был когда-нибудь человек полный; очень слаб вообще». Но Иван Сергеевич верит в благоприятное воздействие заграничного вояжа, так как с удовлетворением замечает в брате живой интерес ко всему окружающему («его интересуют и чужие края, и вопросы политические, и общественные») и особенно радуется некоторому отступлению его от былой славянофильской «исключительности» («нет этой idée fiхе, какая им владела в Москве»).

Еще во время первого своего заграничного путешествия Константин Сергеевич мечтал: «Со временем опять пущусь в чужие края, с братьями, может, если Бог даст, все будем живы и здоровы». И вот через двадцать два года этот план в какой-то мере осуществился: Константин путешествовал бок о бок с братом, своим другом и противником, с которым вместе, хотя порою и расходящимися тропинками, шел через идейные и философские баталии 40-х и 50-х годов.

Братья ехали по Германии, Швейцарии, побывали в Вене.

Дорогу Константин переносил плохо, быстро утомлялся, но в поезде всегда норовил уступить более удобное место другому пассажиру.

Врачи давали больному самые разнообразные рекомендации, советовали есть побольше винограда, но лучше ему от этого не становилось. В тяжелые минуты Константин Сергеевич готов был все бросить и немедленно возвратиться в Москву.

В ноябре братья приехали в Бреславль, чтобы встретить мать и сестер Веру и Любу. Не выдержала Ольга Семеновна разлуки с больным сыном, решила теперь неотлучно находиться при нем.

Вскоре всей семьей собрались в путь – на юг, к теплому Средиземному морю, на греческий остров Занте. Врачи советовали Константину провести там зимнее время. Железной дорогой доехали до Триеста, далее путь пролегал морем. На пароходе «Калькутта» доплыли до острова Корфу, потом пересели на маленькое суденышко «Elleno». В дороге были застигнуты бурей; утром, когда волны стихли, Константин вышел на палубу и оставался там на сильнейшем ветру, несмотря на увещевания и просьбы родных.

Вскоре достигли острова Занте; вначале остановились в гостинице, потом сняли виллу. 28 ноября Иван Сергеевич писал одному из своих корреспондентов в Йене М. Ф. Раевскому: «Вот куда заехали! В Занте, в древний гомеровский Закинф! Всего трое суток плавания из Триеста, а чувствуешь себя как-то очень-очень далеко, точно за тридевять земель».