Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [191]

Константин упорствовал, бросал брату суровые обвинения, невольно вовлекая в спор других членов семейства. Порою обстановка становилась столь напряженной, что трудно было всем оставаться под одной крышей.

Иван «переехал к Троице (то есть в Троице-Сергиеву лавру, находящуюся недалеко от Абрамцева. – Ю. М.)… Лучше этого он не мог придумать ни для себя, ни для нас», записывает Вера Сергеевна в своем дневнике в декабре 1854 года. И через несколько дней: «Иван уехал в Москву вечером. И для него, и для нас лучше быть врозь».

К спорам идейного порядка прибавилось еще одно житейское обстоятельство, впрочем тесно связанное со всеми происходившими драматическими событиями.

Формировалось ополчение, и решено было, что и Аксаковы примут в нем участие. Но кто именно? Григорий Сергеевич как семейный человек отпадал; Константина Сергеевича «выбрать нельзя, потому что он нигде не служит»; кроме того, не соглашался на это Иван Сергеевич: «Его (Константина. – Ю. М.) деятельность и значение более определенны, он старше меня и необходимее для семьи». Оставался Иван Аксаков.

Иван Сергеевич в успешный исход войны не верил, но считал, что поражение – необходимое условие всеобщего отрезвления и что в тот час, когда тысячи людей сражаются и умирают, и он должен внести свою лепту. «Мне… было бы совестно не вступить (в ополчение. – Ю. М.). Все идет глупо, но тем не менее люди дерутся и жертвуют».

В аксаковском семействе, однако, подозревали, что Иван Сергеевич медлит с осуществлением задуманного; дело доходило до косых взглядов, обидных слов. Особенно нетерпим был Григорий Сергеевич, написавший брату строгое письмо. Лишь Сергей Тимофеевич пытался смягчить обстановку, защитить сына. Позднее Иван Сергеевич скажет: «Я не сомневаюсь в родственной любви ко мне, но в течение всего года – только от одного, одного милого отесеньки слышал я доброе, нежное слово, без колких оговорок и обидных намеков».

Иван Сергеевич записался в серпуховскую дружину Московского ополчения 18 февраля 1855 года и прослужил до весны следующего года. Дружина проделала путь до Бессарабии, но в боевых действиях участия так и не приняла.

День вступления Ивана Аксакова в дружину совпал с днем смерти Николая I. На престол взошел Александр II. Константин Сергеевич, как и многие славянофилы, связывал с наступлением нового царствования большие надежды. Иван Сергеевич был сдержаннее, осторожнее. Находясь еще в составе ополчения, он писал родным из Бендер 18 января 1856 года: «На вас дохнуло наконец свежим воздухом сквозь полурастворенную дверь прежней темницы, и мне кажется издали, что еще не свыклись с воздухом, что он чуть ли не охмеляет».

Стремясь повлиять на ход событий, содействовать благодетельным переменам, Константин Сергеевич обратился к новому царю с особой запиской. Составленная в резких и смелых выражениях, записка обличала господствовавшие в стране беззаконие, произвол, отстаивала интересы крестьянства, требовала уважения со стороны властей к национальным традициям, к «русской одежде». Интересно, что записка была подана как бы от имени всего семейства, стала выражением его мнений. «Отесенька, маменька, сестры – все одобрили», – сообщал Константин Григорию Аксакову.

Разумеется, с главными положениями записки был согласен и Иван Сергеевич, но со свойственной ему трезвостью и практичностью он выделил то, что в первую очередь стояло на повестке дня, – необходимость отмены крепостного права: «Для меня одна только новость была бы утешительна, если бы был сделан хоть один шаг к освобождению крестьян…».

Постепенно воодушевление, вызванное сменой монарха, стало спадать, и Вера Сергеевна записывает в дневнике: «Оправдывает ли новое царствование возбужденные надежды? Произошли ли ожидаемые перемены? Увы, ни на что нельзя ответить утвердительно: дела наши становятся все хуже и хуже…».

В это время особенно отчетливо обозначилось драматическое положение славянофилов в русском общественном движении. Власти чуждались славянофильства, смотрели на него с опаской и подозрением, но в то же время и широкие слои народа, близостью к которому козырял, скажем, Константин Сергеевич, были достаточно далеки от упомянутого движения. Его влияние и авторитет не шли ни в какое сравнение с авторитетом и влиянием западников, как называли славянофилы людей из лагеря Белинского. В октябре 1856 года в письме из Екатеринослава Иван Сергеевич сделал родителям горькое признание: «Много я ездил по России: имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни… О славянофильстве здесь в провинции и слыхом не слыхать, а если и слыхать, так от людей, враждебных направлению».

Иван Сергеевич прекрасно сознает, почему так получилось: инициатива постановки важнейших общественных и политических вопросов, начиная с вопроса об отмене крепостного права («эманципации»), принадлежит не славянофилам, а лагерю Белинского: «Требования эманципации, железных путей и проч. и проч., сливающиеся теперь в один общий гул по всей России, первоначально возникли не от нас, а от западников, а я помню время, когда, к сожалению, славянофилы, хотя и не все, противились и железным дорогам и эманципации, последней потому только, что она формулирована была под влиянием западных идей».