Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [161]

Было бы неверно считать, что славянофилы просто хотели восстановить прошлое, перенести былой общественный уклад в сегодняшний день или что они были противниками просвещения и образования вообще. Нет, их общественные позиции выглядели сложнее. Славянофилы выступали за развитие страны, но такое, которое бы сохранило (вернее, восстановило) некое существенное, плодоносное зерно древнерусской жизни. Какое же? По К. Аксакову, это общинно-вечевой уклад, являющий, как он полагал, картину истинно справедливых человеческих отношений; это отказ простого народа от власти (в пользу правительства), но зато полная его, народа, свобода мнений и волеизъявления; это истинная внутренняя правда в противоположность правде внешней, формальной и неистинной.

Славянофилы много внимания уделяли противопоставлению внутреннего внешнему, и в высшем, идеальном смысле они, конечно, были правы: какой внешний закон способен принять во внимание все внутренние побудительные причины? Какое решение свободно от категоричности, нивелирующей все многообразие живой жизни? Но человечество не может гармонизировать отношения и связи между конкретными лицами, не совершенствуя свои законы, иначе говоря, юридическую, формальную основу своего существования. Отчуждение народа от формальной законности чревато отчуждением его от законности и справедливости вообще. Недоверие славянофилов к формальному праву таило в себе ту опасность, что подрывалась перспектива формирования гражданского права, да и разумного правосознания вообще.

Славянофилы большое внимание уделяли примату общего над частным, народа над личностью, но ощущение реальности, правильное представление о сложившемся в России положении и здесь было ими поколеблено. Свои беды таило в себе западноевропейское развитие, но свои – не меньшие! – и развитие российское, о чем писал Иван Аксаков: «Если Запад грешит развитием личности, то мы, кажется, грешим безличностью, т. е. уничтожением личности всюду, в семье, в общине и преимущественно в сословии духовном и в жизни церковной». Это сказано в пику брату Константину, в пику другим славянофилам, ибо Ивану Сергеевичу, как мы еще будем говорить, нередко открывалось то, чего не видели его родные и друзья.

В конечном счете славянофилы все сводили к тому, что западная жизнь не имеет плодоносного зерна и потому неизбежно хиреет и лишается будущего. Спасение России – а через нее и всего мира – проистечет из развития ее собственных исконных начал.

Многое в таком мироощущении диктовалось неприятием тех противоречий, которые уже явил миру капитализм. Но славянофилы возводили свои антипатии на некий религиозно-мифологический уровень, при котором все «западное» становилось вместилищем злого и неистинного, а «восточное» – доброго и справедливого.

Смотрите –  мрак уж робко убегает,

На Западе земли лишь он растет:

Восток горит, день не далек, светает —

И скоро солнце красное взойдет! —

провозглашал Константин Аксаков в 1845 году.

Ни Герцен, ни Белинский, ни их единомышленники согласиться с этим не могли. Соотношение Запада и Востока виделось им иначе. «Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть» (Белинский). Это была программа-минимум, причем в своей основе именно европейского толка, столь нелюбезного славянофилам.

Правда, Герцен (в отличие от Белинского и в согласии со славянофилами) возлагал надежды на общинное начало русской жизни, однако при условии коренного разрыва его со всей системой старых феодальных отношений. А для этого нужно, чтобы «разумное и свободное развитие русского народного быта» совпало «с стремлением западного социализма».

Что же касается Константина, то славянофильство внесло некоторый порядок в его раздираемый противоречиями, подвергавшийся противоположным воздействиям ум. В кружке Станкевича он в какой-то мере уступил напору «отрицательных идей» западнического толка (хотя о западничестве говорить тогда было бы еще преждевременно), что стоило ему немалых душевных мук и страданий. Путешествуя по странам Западной Европы в 1838 году, он еще ищет и почитает некие общечеловеческие и общеевропейские духовные ценности, хотя уже убежден в коренном превосходстве отечественного начала.

Теперь он у пристани, и само путешествие на Запад – и в переносном, духовном, и в конкретном личном, географическом плане – рисуется ему как бесплодное скитание, а возвращение домой – как выход на истинно прямую дорогу.

Оторваны могучею рукою,

Мы бросили отечество свое,

Умчались вдаль, пленясь чужой землею,

Земли родной презревши бытие…

Пора домой! И, песни повторяя

Старинные, мы весело идем.

Славянофильство выдвинуло несколько выдающихся по уму и по характеру личностей: А. С. Хомякова, братьев Ивана и Петра Киреевских, Ю. Ф. Самарина. Своеобразие Константина среди них хорошо определил Герцен: «Константин Аксаков не смеялся, как Хомяков, не сосредоточивался в безвыходном сетовании, как Киреевские. Мужающий юноша, он рвался к делу… Аксаков был односторонен, как всякий воин; с покойно взвешивающим эклектизмом нельзя сражаться».