Гнев терпеливого человека - [37]

– Идут, – вдруг произнес Сивый, и Николай сначала не поверил.

– Идут, точно, – подтвердил один из раненых бойцов.

– К бою.

Все тут же перестали радоваться и расползлись в разные стороны, готовя к стрельбе личное оружие. Вика залегла совсем рядом, и Николай в очередной раз отметил, какая она деловитая. Теперь он и сам уже слышал торопливые шаги нескольких человек. Не бег, быстрый шаг. Три человека, а может быть, и четыре. Собак не слышно – их он боялся больше, чем даже беспилотников. Звяканья тоже не слышно, но это ни о чем не говорит.

– Оп!

Шаги мгновенно стихли, сразу по всему узкому полукругу. Вроде бы слева был звук, какой издает бросившийся на землю человек, но остальные сработали тише. То ли опытнее бойцы, то ли не стали ложиться с ходу, а прислонились к деревьям, например.

– Тюлька!

– Таймень… Уф-ф…

Все одновременно вздохнули с облегчением. Бой или даже короткая, нерезультативная стычка совсем рядом с базовым лагерем – это очень и очень опасно. Городок был так себе: без какого-либо стратегического значения. Без постоянного гарнизона «миротворцев». Без большого интереса со стороны заезжих любителей подемократизировать кого-нибудь без лишнего для себя риска. Так и должно было оставаться, потому что любой другой вариант чреват немедленными массовыми жертвами среди местных жителей. Именно поэтому, как любые нормальные хищники, разведчики уходили работать подальше. За неимением нормального транспорта – ножками. Машины были, и даже бензин к ним был, и солярка. Но сочетание активности партизан слишком уж легко увязывается современными автоматизированными системами управления с зарегистрированными проходами автотранспорта. Многострадальными ножками выходило значительно безопаснее. Хотя, разумеется, не так весело.

Пароли и отзывы всегда подбирали на одну букву: так повелось, наверное, лет сто назад. И выбирали слова, не самые простые для людей, учивших русский язык как иностранный. Русских по крови, разумеется, у «миротворцев» служило полно, многие-многие тысячи. Но как-то так до сих пор было принято. Слово «тюлень» знает любой американец, поляк или эстонец, учивший русскую букву «Т» в университете, а затем на курсах переводчиков. Что такое «тюлька», «таймень» или, например, «тугун» хрен кто знает, кроме русских. Иногда пароли меняли на цифровые, но не часто. У них, во всяком случае.

– Ох, как мы задолбались… Минуту, еще минуту, командир, а?

Да, было видно, что разведчикам первой полугруппы пришлось несладко. У бывшего пулеметчика, тут же забравшего обратно верный РПК, было ободрано все лицо: в ближнем бою, что ли, побывал? Нет, скорее просто ветками исхлестало, конечно. Но выглядит невесело: будто мужик пытался снасильничать сразу тройню, а та отбивалась всеми когтями.

– Ну че там?

– Ы-ы…

– Эй, Лысый! Ну ребя-ят! Ну че там набили, а?

– Слушай, боец! Дай людям отдышаться. Не мельтеши.

Раненый боец вздохнул и целых полминуты молчал. Глаза у него были уже совсем нехорошие.

– Да че, ладно… «Летучка» подбита да брошена. Все ценное они забрали, топливо слили, шины прострелили, толку от них… А вот броневик эвакуировали, хотя мы его явно сильнее покоцали.

– Ясное дело, эвакуировали. Это ж военная машина, а не хрень на колесах. Еще что?

– Аптечку они тоже забрали? – Николай вообще не собирался влезать с вопросами, но не удержался.

– Тоже. Не видели ее. Что-то из инструментов по мелочи в кунге было, но ерунда выброшенная. Крестовая отвертка, тестер, ящик с какими-то лампами… Фигня. Журнал, перчатки, ветошь, банка с маслом… Взяли фигню какую-то, чисто из принципа.

Николай заметил, что командир разведчиков, молча слушавший этот быстрый разговор, довольно улыбнулся. Подход ребят ему нравился. Агрессивный сам, он воспитывал агрессивность в своих людях всеми методами. При виде врага его подчиненный должен был начинать искать способы убить его, ранить или взять в плен и замучить там после допроса. Должен был начать действовать в команде или в одиночку, по плану или импровизируя. Каждого вражеского солдата разведчик должен был считать своей потенциальной жертвой. Все чужое – будущим трофеем, способным пригодиться отряду в хозяйстве. Иногда это переходило в наглость и наказывалось кровью и безвозвратными потерями, но в целом очень помогало людям сохранять правильный настрой.

– Так, товарищи бойцы и командиры. Завязываем трепаться. Подъем! К маршу!

С негромкими матюками и причитаниями все поднялись на ноги.

– Совсем чуть осталось, вы че? А вы расселись! А ну пошли!

Четыре километра – это действительно было чуть. Нести никого не требовалось, все были на своих двоих, даже раненые. Ну, без особых трофеев, чего уж там. Отвертка да журнал. Но зато кого-то убили, а сами все живы, поэтому бодры. К слову, даже забавно, что все саперы уцелели, потери понесло их прикрытие. Что ж, кому-то везет, кому-то нет.

– Тащ лейтенант?

– У?

– Вы по-французски читаете?

– Нет, никогда не учил. Только что в песнях из «Трех мушкетеров» было, то по-французски и знаю. А что?

Боец молча протянул Николаю свернутый в трубочку журнал: тот самый, видимо. Яркая, кричаще-красная рамка, поверху идет набранное белыми буквами крупное название: «Le Point». В рамке, в середине обложки крупная фотография: несколько человек спиной к камере, все в военной форме и с оружием на изготовку. На заднем плане большая группа людей разного роста, стоящих в неровном строю. Часть из них также в военной форме, остальные в гражданском. Огромный заголовок, набранный желтым: «INFAMIE!» Николай пожал плечами: слово было не больно-то французское. По-английски infamy – это позор. Корень наверняка один и тот же.