Гнев - [59]

Вслед за ними бежали озверевшие солдаты и упорно и бездумно калечили людей, падавших в дорожную пыль, в канавы. Дети истошно кричали, убегая к околице, путаясь под ногами взрослых.

Никто из крестьян не вернулся в свою фанзу. Недобитых людей выгнали за околицу, прогнали мимо японского лагеря в поле, послав вдогонку несколько ружейных залпов.

Возле палатки на деревенской площади все в той же позе стоял японский майор, самурай Сано. Опершись, как и прежде, на эфес сабли, он смотрел на это кровавое избиение спокойно и равнодушно. Его застывшее, как маска, лицо ничего не выражало. И только сытые глаза жадно сузились и блестели.

Огонь

На улицах Илани было темно, пустынно и тихо. Только со стороны Сунгари шел глухой шум растущего полноводья: дожди были частыми и обильными, и река грозилась выйти из берегов. У пристани стояла японская канонерка, дула ее орудий были направлены прямо на главную улицу города. После недавних событий, когда японские войска вторглись в город, многие жители его бежали в сопки. Японский гарнизон разместился в длинных деревянных бараках в центре города.

Была полночь. Небо, затянутое черным покровом облаков, было похоже на огромную бездонную пропасть, перевернутую над Иланыо. Японские часовые на окраинах города часто перекликались, зорко всматривались в тьму сопок и чутко прислушивались. Вокруг все безмолвствовало.

Изредка где-то далеко в сопках вдруг возникал тоскливый вой голодных собак, который то приближался к городу, то отдалялся, то пропадал совсем. Часовые судорожно сжимали в руках винтовки, напряженно прислушиваясь к вою: он страшил их и заставлял с еще большим напряжением ждать его снова. Часовые завидовали солдатам, спящим в бараках, за тремя рядами колючей проволоки.

Огни появились в сопках внезапно. Они засверкали сразу в нескольких местах, потом исчезли и вновь, точно раздуваемые гигантскими кузнечными мехами, ярко озарили сопки. Они были еще далеко, ио обеспокоенные часовые свистели, поднимая тревогу. Солдаты плохо знали покоряемую ими страну, не понимали, откуда и зачем появились огни, но уже отлично знали: то, что в сопках кажется далеким, через мгновенье может оказаться слишком близким.

И действительно, пока они поднимали тревогу, широкий огненный поток, колеблемый ветром и извивающийся, как змея, надвигался на город. Несколько часовых собрались вместе и дружным залпом стегнули по огню.

Поток все так же неуклонно приближался, быть может, даже быстрее, чем раньше. В окружающей темноте он казался солдатам чудовищем. И правда: до солдат доносилось зловещее шипение и сухой треск. Солдаты, не сговариваясь, покинули свои посты. Они, как одержимые, побежали к казармам, неистово крича по дороге.

Огненный поток вливался в город тремя ручьями: по Главной и двум прилегающим к ней улицам. С канонерки тяжело ухнуло сначала одно, потом другое орудие. Из казарм выбегали еще сонные люди, ложились у проволочной изгороди и беспорядочно стреляли из винтовок и пулеметов в огонь. Но он шел неуклонно, то слегка рассеиваясь, то снова сливаясь в грозно и быстро катящуюся лавину огня.

Японцы кинулись к пристани, в ужасе бросая оружие, скидывая амуницию, которую только что в спешке напялили на себя. На пристани в давке солдаты, забыв об уставе и дисциплине, отбрасывали и били офицеров, стремясь добраться до трапа канонерки. Огонь настигал их. Казалось, вот-вот он лизнет спины мечущихся по пристани людей.

Ничто не могло удержать солдат, успокоить их, побороть охвативший их страх. Огонь залил всю Главную улицу, от сопок до пристани.

В панике никто на канонерке не догадался отдать или обрубить металлические тросы, приковавшие ее к пристани. Канонерка вздрагивала и билась о сван; механики запускали машину все сильней и сильней. И когда на канонерке увидели, что потоки огня состоят из многих тысяч живых людей с пылающими смоляными факелами в руках, было уже поздно.

Люди бросали свои факелы вместе с гранатами через борт, на палубу, в сгрудившихся солдат; как муравьи, они упорно взбирались по трапу, рвались к своим заклятым врагам. Они стреляли в японцев в упор — Здесь не могло быть промаха.

С командирского мостика вдруг злобно застучали два пулемета. Они косили толпу, а с ней вместе своих и чужих. Но скоро замолкли и они. И долго после этой ночи, еще много месяцев, город Илань был в руках манчжурских партизан, и еще долго японцы боялись подступиться к нему.

Это был незабываемый урок, преподанный простым народом японским варварам.

Шанхайские апельсины

Девушка остановилась на углу оживленного перекрестка. С глубоким вздохом облегчения она опустила на тротуар большую корзину, в каких обычно окрестные крестьяне привозят в город фрукты или овощи. Корзина была громоздкой и непомерно тяжелой для этой хрупкой, худенькой девушки, еще подростка, не старше пятнадцати лет.

Цзи Лин, — так звали эту девушку, — оглянулась по сторонам.

С угла на угол перекрестка, по соседним улицам сновали прохожие. По мостовым катились, автомобили, автобусы, взапуски неслись рикши. На перекрестке было шумно: гудели автомобильные сирены, свистели и кричали полицейские. Прохожие шли быстро и настороженно. Они молчали. Еще недавно этот город принадлежал китайцам, теперь в нем обосновались японцы: повсюду были видны их войска, полиция, шпионы. Власть в городе принадлежала им, по в городе жили миллионы китайцев, и поэтому, куда бы Цзи Лин ни посмотрела, она видела японские военные патрули и японских джентльменов в зеленоватых шляпах и с наглыми глазами шпионов.