Гнев - [42]
Все в нашем роду земледельцы: был у нас и рис и табак (я и курить поэтому стала, все у нас в роду курили— и мужчины и женщины), был и сахарный тростник и чай. Раз или два в году приезжали к нам большие купцы, даже из Кантона приезжали, и закупали плоды наших трудов.
Жили мы мирно. Никого не трогали, и нас никто не трогал. И вдруг, — я уже была почти взрослой девушкой, — случилось большое несчастье. На Формозу напали японские войска[32], пришел к нам их большой флот. А остров этот был испокон веков наш, китайский. Начали японцы истреблять нас, отнимать сперва урожай, а потом и землю. Трудно нам стало так жить, ушли мы в горы. Мужчины партизанили против японцев, а мы, женщины, готовили им пищу. Семья наша понесла большие потери в этой войне. Два моих старших брата были пойманы японцами и казнены. Но отец с отрядом еще лет пять после этого партизанил. Так мы и остались в горах. Расчистили себе кусок земли и опять занялись сельским хозяйством. Японцы тогда еще боялись итти далеко в горы, и жили мы поэтому спокойно.
Так прошло пятнадцать, а может быть, и двадцать лет, точно не скажу. Как вдруг опять японцы пошли в горы. Началась, как мы потом узнали, новая японо-китайская война. Опять нам стало плохо. Всей деревней снялись мы и ушли еще дальше в горы. Отец мой был уже старик, а все-таки не выдержал: взял моего младшего братишку, его дядю (Лань Чжи кивнула в сторону внимательно слушавшего Сюя), еще многих родственников наших позвал с собой и опять пошел партизанить.
Вся наша семья стала ненавистна японцам. Они объявили награду за голову моего отца. Но все-таки долго не могли его поймать. Год прошел, наверное, после объявления награды, когда они наконец поймали моего отца. Отрубили они ему голову и повесили ее на городских воротах для устрашения населения…
Старуха говорила ровным, спокойным голосом. Она медленно посасывала трубку, морщила лоб, словно силясь припомнить все прошлое точно, в подробностях. И движения ее были медленны и спокойны, как голос. При вспышках костра было видно, как маленькие черные глаза, затаившиеся в морщинах, горели ненавистью.
— …Остались мы без отца. Человек он был трудолюбивый, упорный и молчаливый. Он умел все делать по крестьянству. Голова у него была умная: для всех он был всегда вожаком, советником. Убили его, и стало нам совсем трудно жить на Формозе. У меня было трое детей и муж, спокойный и незлобивый труженик. Он был сиротой, и отец мой взял его к нам в семью еще мальчиком. Когда убили моего отца, Сюй был тогда еще грудным…
Старуха закашлялась, и все посмотрели на партизанского командира Сюя, которому ранняя седина уже серебрила виски.
— …Тогда муж мой и младший мой брат решили забрать всю нашу семью и бежать в Китай, потому что японцы ловили нас и превращали в своих рабов, а непокорных истребляли.
Надо было нам из гор пробиться к берегу моря, найти лодку и бежать. Так мы и поступили. Но только злой дух кружил над нами: уже у самого берега нас выследили японцы. Я успела с грудным младенцем на руках добежать до гор и спрятаться там. Убежал и брат мой. А мужа моего с двумя детьми поймали японцы. Я это хорошо запомнила. Это были японские морские солдаты; было их человек двадцать, все с ружьями, а на ногах у них были такие белые высокие чулки поверх штанов.
Мы все видели из-за кустов, как они связали мужу руки, вывернув их за спину, и ударами прикладов заставили его сесть на корточки. Потом двое из них выстрелили ему из винтовок прямо в голову. Он так и упал на землю спиной, весь скрюченный. У меня потемнело в глазах от ужаса.
Солдаты пошли дальше, по берегу. Лодку они нашу не тронули, а возле лодки сидели мои дети: мальчик восьми лет и девочка шести лет. Солдаты ушли далеко, и мы с братом уже хотели выбраться к берегу, как вдруг они повернули обратно. Мы опять спрятались за скалой. Они вернулись назад, к лодке. Девочка, я помню, все кричала, а мальчик подполз к отцу и лег возле него. Один солдат подошел к девочке и что есть силы ударил ее прикладом винтовки по голове. Я уже не помню, что было дальше.
Когда я очнулась, рот мой был забит травой, и брат крепко держал на нем руку, чтобы я не кричала.
Солдат на берегу уже не было. Там в разных местах лежали мои дети и муж. Мы подождали до темноты и, когда она наступила, подошли к лодке.
Муж был мертв, и девочка, и мальчик. Они их всех убили…
Голос старухи дрогнул, она глубоко вздохнула и замолкла. Она пошарила рукой возле себя, нашла свою палку с металлическим наконечником и ткнула его в костер. Над людьми повисло горестное безмолвие. Лань Чжи низко опустила голову и подалась туловищем вперед, к костру. Никто не видел ее лица, и никто не знал, плачет ли она беззвучно и бесслезно, или напряженно разглядывает в причудливом сверкании пламени картины далекого прошлого.
Старуха вдруг быстро задвигала палкой в костре, и туча искр вспорхнула в воздух. Лань Чжи откинулась назад. У нее были сухие, с глубокой думой глаза. Отблески пламени играли на ее морщинистом лине, рассекая его светло-коричневыми узкими полосками. И казалось, что это большая жизнь отложила следы свои на ее лице.
