Гнев Гефеста - [74]

— С ней произошло нечто подобное, что и со мной, — защитил ее Веденин.

— На этой почве вы и нашли общий язык? — продолжал усмехаться Гайвороненко.

— Возможно, — не стал отпираться Веденин.

— Прямо как у Шекспира: она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним, — рассмеялся Гайвороненко. И вдруг согнал улыбку, заговорил доверительно и серьезно: — Красивая и умная — это хорошо, кому такие не нравятся; любовь — это здорово. Но мы, мужчины, должны помнить: не чувства управляют нами, а мы управляем чувствами. — Помолчал. — Батурову я завидую, что он нашел такую женщину, — она его единственная и последняя надежда.

Веденин ничего не ответил, еще глубже опустился в кресло — они поняли друг друга.

Вот тебе и любовь, самое прекрасное, самое сильное чувство, как утверждают поэты. Ничего подобного. Есть и сильнее — совесть, долг, ответственность… Батуров — его товарищ, подчиненный, и отнять у него Виту, его единственную и последнюю надежду, ради которой он пожертвовал своим призванием, своими привычками, значит, совершить по отношению к нему подлость. А может, и толкнуть его на старый пагубный путь. И Тая измену не переживет, здоровье у нее и так никудышное. Нет, на личное счастье за счет несчастья других он никогда не пойдет. Вечером позвонит Вите, еще раз поблагодарит за помощь, и все, поставит на своих чувствах, на своих желаниях крест…

Самолет пошел на снижение. Веденин прильнул к иллюминатору и с жадностью младенца, открывшего дверь в свою любимую комнату, полную игрушек, посмотрел на пылающий осенним багрянцем лес. Его неудержимо потянуло туда, под задумчивые, с поредевшими листьями кроны, в таинственную тишину, в отрешенность от всего, что ему надоело, что так призрачно и непостоянно. В первый же выходной он непременно отправится в лес, несмотря ни на какие обстоятельства.

ПРЯМО КАК У ШЕКСПИРА

Вите он позвонил в половине девятого, надеясь, что она выслушает его по телефону и из-за позднего времени от встречи откажется.

Она обрадовалась его голосу, поздравила с возвращением с победой и, не дав ему возразить, что победа-то пиррова, сказала:

— Надеюсь подробности ваших баталий услышать не по телефону. Знаю, что у вас дел много, что вы устали, и все-таки очень вас прошу прийти ко мне.

— Может, в другой раз? — предложил он несмело.

— Другого раза не будет, — и он услышал в трубке, как она вздохнула. — Завтра я уезжаю.

— Куда? Почему? — опешил он.

— Вот приходите, все узнаете.

— В таком случае… Хорошо. Через десять минут я буду у вас.

Он быстро оделся, взглянул на себя в зеркало; видик не для свидания: лицо серое, словно у человека из подземелья, глаза запали, и под ними черные овалы; правда, в самих глазах огонек еще есть…

На улице было темно и безлюдно, несмотря на хорошую погоду: после затяжных осенних дождей наступило вёдро и потеплело, прямо-таки второе бабье лето. Пахло грибами и еще чем-то приятным, бодрящим.

Никто не встретился ему и в подъезде дома, где жила Вита. Он нажал звонок, и дверь тут же открылась.

— Проходите.

Веденин как-то однажды заходил к Батурову, и его холостяцкая однокомнатная квартира показалась тогда неуютной и запущенной. Теперь белизна дверей и окон, блеск паркета, ажурные гардины и льющаяся из глубины легкая музыка создавали здесь атмосферу чистоты и благоденствия. И сама Вита в белоснежной блузке с русским узором и серой юбочке казалась олицетворением самого светлого, чистого и прекрасного на земле. Ее синие глаза излучали тепло и радость, и у Веденина появилось неудержимое желание обнять ее, прижать к груди и целовать, целовать… Но тут же вспомнились дорожные сомнения, слова Гайвороненко: «Она его единственная и последняя надежда».

Он отвел от нее глаза, повесил в прихожей плащ и прошел в комнату.

— Извините, Юрий Григорьевич, за мою настойчивость, но я действительно завтра уезжаю и не повидаться с вами еще раз, не поговорить, просто не могла. Вы голодны?

— Спасибо, я поужинал.

— А я нет. Ждала вас. — Она подошла к столу и сняла скатерть, под которой стоял уже накрытый стол: дымящийся кофейник, разные закуски. — Вот, прощальный ужин. Поскольку друзьями обзавестись здесь не успела, решила пригласить только вас. — В голосе ее послышалось то ли сожаление, то ли упрек.

— Но почему? Так поспешно… Что-нибудь случилось?

— Да нет, — пожала она плечами. — Все как было, так и остается. Но давайте все по порядку. Вначале рассказывайте вы, как вы выпутывались и как сумели оправдаться, а потом исповедуюсь перед вами я.

— Откровенно говоря, у меня в голове какая-то каша, не знаю, с чего начать.

— На вас это не похоже. Вы всегда были таким собранным, рассудительным.

— Выходит, не всегда. Да и не хочется еще раз выворачивать свою душу.

— Поездка помогла вам?

— Несомненно. Но генерал Гусаров раньше нас разобрался что к чему.

— Значит, я не ошиблась в нем.

— О-о! Это наш авиационный Шерлок Холмс. Председатель комиссии по расследованию летных происшествий. Еще зовут его Рентгеном — видит каждого человека насквозь и глубже.

Пока он рассказывал, Вита налила в чашки кофе.

— Присаживайтесь к столу. — Он видел, что она чем-то взвинчена, и ему стало ее жаль, потому сел без церемоний, хотя ни есть, ни пить не хотелось. — Вчера, когда вы проводили меня, я долго не могла уснуть, думала, что самое прекрасное в жизни человека? И что самое сильное? Вам никогда эта мысль не приходила в голову?