Гнев Гефеста - [5]

Гусаров сразу догадался, в чем дело, и приковал взгляд к тяге, пытаясь узнать, что это за деталь.

— Нашли, Виктор Николаевич, — радостно проговорил Петриченков и протянул генералу вещественное доказательство. — Вот она, виновница.

Генерал аккуратно взял металлическую трубку, немного согнутую, местами покрытую копотью, местами со следами побежалости. Тяга руля высоты, наконец понял он.

— Обратите внимание на место соединения, — подсказал Петриченков.

— Вы можете быть свободны, — разрешил уйти командиру эскадрильи Гусаров, чтобы избежать лишнего свидетеля разговора о только еще предположительной и недоказанной причине катастрофы. И когда Сиволап удалился, продолжил изучение тяги. Да, это было уже кое-что: невооруженным взглядом было видно, что болт отсутствовал, и если он вылетел в воздухе, как раз при заходе на посадку, самолет стал неуправляемым. Но неужели техник забыл его законтрить? Вероятнее всего, его выбило ударом о землю…

Петриченков словно прочитал на лице сомнение старшего инспектора службы безопасности полетов.

— Именно в небе, — уверенно сказал он. — Посмотрите на отверстие, оно светленькое и разболтанное. Значит, обрыв тяги произошел не сразу. И еще один фактор: самолет недавно расстыковали, собирали уже в сумерках. И вполне можно допустить…

«…Летчик Мельничнов рвал самолет на всех фигурах, даже на посадке, как необъезженную лошадь», — хотел добавить Гусаров, но промолчал. Надо еще исследовать тягу, пять раз проверить, так ли это, чтобы сделать заключение.

— Возможно, — кивнул Гусаров.

— Не возможно, а точно, Виктор Николаевич, — горячо возразил Петриченков. — Триммер руля высоты был отклонен вниз, значит, как только тяга отсоединилась, воздушный поток ударил в закрылок триммера, послал руль высоты вверх, создался кобрирующий момент на закритическом угле, и самолет свалился на крыло.

Версия довольно правдоподобная и логически обоснованная. И все-таки надо проверить…

Телефонный звонок прервал их разговор. Звонил командир полка и просил инспекторов на обед — они так заработались, что забыли про время, шел уже третий час.

За обедом снова зашел разговор о злосчастной тяге, виновнице гибели летчика и самолета, и Гусаров, к своему удивлению и удовольствию, заметил, что все помощники Петриченкова, за исключением подполковника Семиженова, недавно зачисленного в группу инспекторов службы безопасности полетов, горячо поддерживали версию своего руководителя. А его, знал Гусаров, не очень-то уважали в группе; за что, Гусаров никак не мог понять, а именно он взял подполковника на службу безопасности полетов: Петриченков незаслуженно засиделся в заместителях командира полка по летной подготовке; летчик был милостью божьей и организатор превосходный, а вот к начальству непочтительный. Однажды, оставшись за командира полка, он на просьбу инспектора по технике пилотирования выделить самолет для тренировочных полетов ночью ответил, что выделит в том случае, если инспектор поработает в полку и за инструктора — надо было вывозить ночью молодых летчиков. Инспектор возмутился: ему, представителю вышестоящего штаба, подполковник ставит условия! Вот с того и пошло. Вскоре инспектор получил повышение по службе, стал генералом и, разумеется, не забывал строптивого подполковника: когда вставал вопрос о повышении в должности Петриченкова, он категорично возражал. И быть бы Петриченкову «вечным» подполковником, если бы не Гусаров. Генерал-майор, бывая в полку, не раз подмечал широкую эрудицию подполковника, его острый ум, глубокие знания авиационной техники и летных документов: ко всему, его прямота, смелость суждений импонировали старшему инспектору службы безопасности полетов, и, когда появилась вакансия, он охотно предложил ее Петриченкову. И вот теперь убеждался — не ошибся. А то, что недолюбливают его за ершистый характер, не беда.

— …Можно докладывать главному, Виктор Николаевич, — подвел итог разговору за столом Петриченков. — Сдадим тягу на экспертизу, подобьем бабки — и домой.

— Не торопишься, Николай Иванович? — с улыбкой спросил Гусаров, чтобы смягчить свое сомнение, неприятным буравчиком сверлящее в мозгу. — В нашем деле — семь раз примерь, один отрежь.

— Можно и семь и десять, — тоже в шутливом тоне ответил Петриченков. — Только что изменится? Другие улики появятся? Сомневаюсь. Да и эта неопровержимая: если вы думаете, что болт вылетел от удара о землю, сорвав контровку, то на трубке остался бы характерный след.

— Возможно. И все-таки надо проверить.

Петриченков насмешливо покрутил головой.

— Стареете вы, Виктор Николаевич. Бывало, не такие орешки раскусывали с первого раза.

— Так без малого шесть десятков, дорогой Николай Иванович, — подыграл Гусаров. — Зубы уже не те. А как сказал мудрец: «Резвость к старости — это признак глупости».

— А как же в наше время без резвости? Мы и так достаточно отстали.

Гусаров и сам не ожидал, что разговор приведет к такому выводу, какого, видимо, очень жаждал Петриченков; и он решил удовлетворить любопытство полковника:

— Значит, надо уступать дорогу вам, молодым. Вот займешь скоро мой пост, будешь действовать более резво, решительно. Только дров не наломай.