Гнёт. Книга вторая. В битве великой - [87]

Сидя на берегу хмурой Кеми, глядя на подступающий к реке лес, Ронин тосковал. Нго неудержимо тянуло в Ташкент, к людям, с которыми связывало большое дело.

Суровые жители Кеми, большей частью карелы, почти не говорили по-русски. Ронин стал сразу по приезде изучать местный язык, но свободно говорить по-карельски не мог, и это обрекало его на одиночество.

Однажды, пробираясь в густых зарослях, Ронин услышал шаги. Притаился за кустарником, выжидая. Но шум шагов прекратился. В тишине раздался басовитый окрик:

— Ты чего это затаился? Вылазь!

— С радостью вылезу, я думал, медведь, — засмеялся Ронин.

Обогнув куст, вышел на тропинку. Там стоял лохматый великан и целился из ружья.

— Кто ты есть? — спросил лохматый, опуская дуло к земле. — Чего шатаешься без ружья.

— Оружия мне не положено, ссыльный. А ты кто будешь?

— Лесник. Корнеем кличут.

— Уж не тот ли Корней, о котором Соколёнок рассказывал?

— Вот ведь диви… Видать, знаешь Андрея… Где он теперя?

— За границей. Елена Сергеевна с ним живёт.

— Ну-ну! А тебя кличут-то как?

— Ронин, Виктор Владимирович, из Ташкента…

— Шагай, паря, со мной до избушки, гостем будешь. Видать, наш ты. Тоска тут жить в лесу без человека.

После этой встречи Ронину стало легче переносить ссылку. Почти ежедневно он навещал Корнея, просиживал у него в избушке за чашкой чая или совершал вместе с лесником обход участка.

Поздней осенью пришло долгожданное известие от прокурора — Ронин получил свободу. Решил ехать в Ташкент, но Анка в письме отсоветовала: "Будет трудно устроиться. Почти всех дружков постигло несчастье…" Понял, о чём идёт речь.

В родные края следует добираться окольными путями. И, простившись с Корнеем, Ронин подался в Париж, а оттуда в Ментону.

Глава семнадцатая ВОЛНЫ ЖИТЕЙСКИЕ

Быстры, как волны.

Дни нашей жизни.

А. Сребрянский

По каменистой горной троне бежит лохматый пёс. За ним карабкается ослик, навьюченный до предела: на деревянном седле перекинута скрученная рулоном чёрная кошма, на ней хурджуны — перемётные сумы, набитые одеждой и деревянной посудой. К луке привязан большой медный чайник, сзади к седлу приторочены два тючка. За осликом шествует кузнец Машраб, у него через плечо перекинут хурджун с продуктами и ружьё; за ним шагает его жена Масуда, тоже с поклажей, а обочиной легко ступает дервиш Сулейман. Он радостно глядит на склоны гор, следит за полётом птиц в голубом небе, прислушивается к посвисту пичуг. Заметив в расселинах скал нежную травку, сворачиваете дороги и осторожно срезав, связывает в пучок и, завернув в полстинку, засовывает в небольшой мешок, висящий за плечами.

Далеко остался Ташкент. Впереди, за перевалом, — родное предгорье, там пасутся табуны и отары бека Дотхо. При воспоминании о беке косматые брови Машраба хмурятся. Будет время — рассчитается с этим злодеем Машраб. За односельчан, и за себя, и за дочь рассчитается. "О балам[51], не забыть мне тебя", — шепчут пересохшие потрескавшиеся губы. Сжимает сердце тоска, и глаза туманит влага.

Но вот ослик достиг вершины увала и остановился. Возле него, высунув язык, уселся пёс. Стали ждать хозяина. Куда он их направит? Вперёд, к высокому перевалу, или по боковой тропке к маленькой лачуге, прилепившейся у подножия скалы?

Подошёл Машраб, взглянув на собаку, усмехнулся:

— Что, Джарчи, не знаешь, куда вести своего друга? Что ж, посоветуемся.

Он опустился на камень, посмотрел на тропу, по которой поднимались Масуда и Сулейман. В тишине, что царила вокруг, ему почудился детский плач. Вот он стих, опять повторился… Откуда бы здесь быть ребёнку? Наверное, завывает ветер в трещинах скал.

В это время подошла Масуда, а следом поднялся на вершину увала Сулейман.

— И-йе… Дитя плачет, — сказал он, прислушиваясь. — Джарчи, иди, ищи…

Пёс оглянулся на хозяина, словно требовал подтверждения.

— Иди! — проговорил кузнец.

Джарчи бросился к лачуге, видневшейся у подножия скалы. Машраб пошёл следом. Не успел он пройти несколько шагов, как его догнал Сулейман.

— Погиб ребёнок! — тронул он кузнеца за локоть. — Смотри, молодая рысь подкрадывается к крошке. Не успеем добежать.

У стены сидела девочка лет семи, она плакала и звала мать. Возле двери, отрезав путь ребёнку в жилище, осторожно ползла пятнистая рысь.

Машраб сдёрнул с плеча ружьё, пытаясь прицелиться в зверя, но на мушку попадало красное платье. Сулейман уже мчался по тропе, крича и размахивая посохом. Рысь не обратила на него внимания. Собравшись в комок, она готовилась к прыжку. Машраб выстрелил в воздух. Зверь остановился. В этот момент Джарчи сделал гигантский прыжок и сверху рухнул на хищника. Произошла недолгая борьба, и рысь с перекушенной шеей вытянулась на земле.

Тем временем Масуда кинулась по косогору к ребёнку. Обняла его и стала ласково уговаривать. Девочка прижалась головкой к плечу женщины, затихла.

Мужчины, произнося обычные при входе в дом приветствия, перешагнули порог. Им никто не ответил. В полумраке Сулейман заметил в углу вытянувшегося на постели из ветвей стланика и кошмы неподвижного человека. Это была мёртвая женщина.

— Эх, бедняга! Какая печальная смерть. Неужто в доме нет мужчины? Надо хоронить, — проговорил Машраб.