Гнёт. Книга вторая. В битве великой - [77]

— Как это вам не надоест Туркестан? Не любят нас аборигены, да и дичь здесь страшная. Долго не пробуду, хочу перевестись на Кавказ.

Ронни глазами указал на приближающегося хозяина.

— Вы плохо знаете местное население.

— Взгляните на того, кто сидит рядом с ишаном.

— Ариф-Ходжа Азисходжинов, наш гласный, — подсказал подошедший Саид-Алим. — Прошу, полковник, бокал шампанского.

Взяв с подноса бутылку, обёрнутую салфеткой, он ловко открыл её и налил высокие бокалы шипучим вином.

— За здоровье хозяина… Но мы должны с вами чокнуться, — проговорил полковник.

— Прошу извинить, я с удовольствием выпью… если… разрешит Ишан-Ходжа. Сейчас спрошу.

Полковник усмехнулся:

— В ежовых рукавицах держит свою паству этот божий слуга.

Хозяин долго убеждал гостей, сидевших по-восточному на ковре, и наконец достиг цели. Настоятель мечети и Ариф-Ходжа встали и подошли к столу, приветствуя начальство.

Слуга уже держал поднос с двумя новыми бутылками. По сигналу Саид-Алима пробки полетели вверх. Все чокнулись и выпили, не исключая ишана.

— Святой отец разрешил этот виноградный напиток. А теперь прошу во двор, там ждёт весёлое представление.

Сумерки уже затухали. На террасе слуги зажгли висячие лампы "молнии", и они залили своим ярким светом двор.

Выбираясь из-за стола, Ронин спросил хозяина:

— Жив ли Дастан? Давно хочу спросить.

— Вот сегодня увидите. С тех пор как я купил его у вас, он служит лишь украшением дома.

— Почему?

— Долго болел, ветеринар говорил, что это тоска.

Спасибо, один старик, сосед, выходил. Да и прав у него строгий, не сядешь в седло.

— Что вы говорите? — Ронин был взволнован. — Можно его посмотреть?

— Ну разумеется. Когда захотите покататься — пожалуйста.

Ронин обошёл стороной обширный круг в центре двора, огороженный верёвкой, и оказался у открытых дверей, над которыми горел большой фонарь. Два конюха, встав, поклонились, приветствуя гостя.

Ронин спросил:

— Где Дастан?

— О тюря, это злой дух, к нему нельзя подходить. Только отца Арипа слушается…

Ронин не обратил внимания на предостережения и перешагнул порог конюшни. В правом деннике пофыркивал и пританцовывал Дастан.

— Не унялся ещё, разбойник, танцуешь? — проговорил Ронин, ласково насвистывая.

Конь замер. Вытянул шею, повернул голову и вдруг звонко, радостно заржал.

Ронин огладил Дастана, и тот потянулся к бывшему хозяину, положил ему голову на плечо.

— И-йе… смотри, колдовство, не иначе, — прошептал один из конюхов.

Послышался хриплый кашель, и в конюшню вошёл высокий крепкий старик с седеющей бородкой. Он остановился, с удивлением вглядываясь в лицо храбреца:

— Ой, тюря-шаир. Вас ли я вижу?

Ронин радостно откликнулся:

— Арип! Ну, давай руку! Как живёшь?

— Слава аллаху, жаловаться не приходится. Работа есть, дети выросли… Прошу вас, зайдите в мой дом, когда найдёте время.

— Да ведь ты далеко живёшь, на Куйлюке…

— Зачем далеко? Моя лачуга рядом с садом Саид-Алима. На Куйлюке обе дочери с мужьями хозяйничают, — добавил Арип.

— Где же Рустам?

— На железной дороге работает. Женат, трое детей. А Хасият умерла в прошлом году.

— Кто же с тобой сейчас?

— Азиз-певец и Хайдар-арбакеш. Только дома им не сидится. Один ходит песни поёт, другой кладь возит. Живёт ещё пришлый кузнец со своим подручным. Скоро домой, на Памир, собираются…

— А ты чем занимаешься?

— Строю дома… За Дастаном ухаживаю. Скучно мне без лошадей…

Прибежал слуга, обратился к Ронину:

— Вас хозяин просит. Сейчас канатоходец выступать будет.

Капитан простился с Арипом и вернулся к террасе. Двор был полон народа. Соседи забрались на крышу конюшни, а мальчишки сидели на дувале и на деревьях. По углам обширного двора пылали нефтяные факелы, отчего вокруг было светло, а небо казалось особенно тёмным.

В глухой стене соседнего дома были пробиты два узких окна, зарешеченных и затянутых кисеёй. Ронин вонял: через них жёны-затворницы смотрят на представление.

Под шумные восклицания толпы канатоходец, держа в руках длинную палку, показывал своё искусство. Он то приседал, то подпрыгивал, то пробегал по туго натянутому канату.

Ронин подошёл к хозяину, спросил, показывая кивком головы на узкие окна второго этажа:

— Скажите, Саид-Алим, там убежище ваших жён? Вы им разрешаете скрытно присутствовать на таких праздниках?

— А почему бы не порадовать бедных затворниц? У них мало развлечений.

— Я слышал, что у вас четвёртая жена русская?

Саид-Алим весело засмеялся:

— Беленькая, кругленькая, как яблочко. А бойкая, как ваш Дастан. Всеми жёнами командует, а рассердится и мне маклаш[49] даёт. Забавно!

— А не сбежит?

— Зачем? Я положил ей на книжку десять тысяч.

— Ой, пропадут ваши деньги.

— Ну нет. Деньги-то здесь… — Он вынул из бокового кармана бешмета сберегательную книжку. — Когда Надя начинает буянить, я предупреждаю, что уничтожу вклад, и она сразу утихает.

Молодой музыкант, объявлявший программу праздника, вошёл в круг и громко произнёс:

— Акробат цирка Чинизелли приехал в Ташкент на гастроли. Столичный артист согласился украсить своим искусством праздник уважаемого Саид-Алима.

Эти слова были покрыты возгласами одобрения.

Наблюдая за точными, пластичными движениями акробата, Ронин заметил, что он старается быть лицом к той стене, где темнеют окна саидалимовского гарема.