Гляжусь в тебя, как в зеркало - [11]

Часть 9

Ольга поймала его почти у пола, подняла и прислонила к стене, придерживая руками. И стала думать, что с ним делать. Казалось, Воронецкий уснул. Дыхание его было ровным, но на ногах он еще держался. Видимо, отключился не полностью, какой–то инстинкт еще заставлял его не расслабляться. От того, чтобы положить тело барина на кровать, Ольгу останавливала его заляпанная одежда. Она никак не могла сообразить, как ей поступить. Но потом она так устала искать правильный выход из положения, что решила действовать так, как ей было единственно понятно. Она начала расстегивать его мундир. Тот не сопротивлялся, позволяя раздевать себя, как кукла. Грязный мундир свалился на пол. За ним последовали штаны, которые удалось снять не полностью. И тогда, Оля с облегчением усадила свою куклу на кровать, чтобы снять сапоги. Когда она принялась окончательно стаскивать с него штаны, тело предприняло слабые попытки сопротивления. Девушке они не мешали, но тело попыталось издать какие–то звуки:

— Оставьте меня. Мне не нужна женщина, — разобрала Ольга. И поразилась:

— А Вам ее никто и не предлагал.

— А ты кто? — не унималось тело, уворачиваясь и мешая девушке продолжить свое занятие.

Оля задумалась. Потом ответила:

— Кажется, Ваша сестра…

— А я кто? — поразилось тело, — не знаю никаких сестер.

— Вы барин. Воронецкий Андрей, — сообщила Ольга все, что ей было о нем известно.

— Если это я, тогда никакой сестры у меня нет. Ты сестра милосердия? Я болен?

— Точно, — согласилась с ним Ольга, — Больны. И Вам нужно спать.

— Понятно, — расслабилось наконец тело, давая девушке возможность закончить его раздевать.

После чего, она уложила его на кровать и собралась уходить. Но потом подумала, подошла к кровати и, с трудом, вытащила из–под мужчины покрывало. Затем набросила его поверх лежащего тела. Теперь ее ничто не беспокоило, и она снова направилась к выходу.

Но, снова остановилась.

— Сестра… — послышалось сзади.

— Что? — устало развернулась на голос Оля.

— Ты действительно моя сестра? — отчего–то четко произнес голос.

— Понятия не имею, — честно ответила девушка.

— А мне бы хотелось понять, — опять совершенно трезво продолжал Воронецкий, — откуда ты взялась. В такой дали от нашего имения, да еще с нашей фамилией. Мне это покоя не дает.

Протрезвел что ли? — растерянно думала Ольга, не зная, можно ли ей уходить или нет. Воронецкий опять заговорил:

— Отец всегда был чем–то идеальным, чего я никак не мог достичь. Как ни старался. И вот теперь, ты. Выходит, что идеальным он не был. Более того, был вообще далек от идеалов, раз изменял матери. А самое интересное, с кем? Кто была твоя мать? Дворянка? Крестьянка?

— Понятия не имею, — снова ответила девушка единственно доступное ей, — я не помню.

Чего это он разоткровенничался, — удивилась она. Потом поняла, что барин не трезвел. Просто в удобном положении немного пришел в себя. Но недостаточно, чтобы вести себя подобающим образом. Тогда и она решила высказаться по некоторым своим вопросам без ответов:

— И почему это отец изменял? Я могла родиться у кого угодно из них. Или вообще не у них, у однофамильцев. Или даже у них обоих. Ведь почему–то же многие решили, что меня бросили в лесу цыгане. Может, и правда, украли…

— За речи про кто кому изменял, по тебе кнут плачет, — сообщил Воронецкий. И задумчиво продолжил, — Посторонних однофамильцев с моим лицом не существует. Даже среди наших родственников их нет.

Он замолчал как–то на полутоне. Как будто хотел сказать что–то еще, но передумал.

— Про измены Вы сами начали. Но, если сможете поднять кнут, можете попытаться, — вдруг зло сказала Оля, — если в Вас еще сокрыты такие силы, то какого лешего Вы на мне висли от самого крыльца.

Это было не совсем правдой, но Оля уже устала и хотела спать, а барин все никак не унимался. Он молчал, и она почти подумала, что уснул. Но, не тут–то было:

— Ладно, забудем про измены. Пока будем считать, что украли. Ты вообще ничего не помнишь?

Теперь замолчала Ольга. Она не знала, как ему ответить. Кое–что она помнила. Но рассказывать ли ему об этом или нет, она не знала.

— Я помню, что кого–то любила. Очень, — вдруг сообщила она, — его зовут Ли. Еще, помню зеленый огонь. Который меня до смерти пугает.

— Ли, — повторил он, — это имя или фамилия?

— Не знаю.

— В любом случае, он иностранец. Если жил в России, когда ты была с ним, то найти его будет не так трудно, — решил Воронецкий с каким–то успокоением, — а про зеленый огонь я никогда не слышал, — добавил он.

Оля молчала. Произнесенное другим человеком имя Ли как–то странно подействовало на нее. Имя потеряло свою потусторонность. И стало обычным. И в этот момент она каким–то образом поняла, что его не придумало ее воображение. Она действительно, по–настоящему, знала Ли. Он существует.

— Иди спать, — сказал Воронецкий, — и не проспи завтра лошадей.

И Оля в третий раз попыталась выйти из злосчастной комнаты. На этот раз ее не останавливали ни она сама, ни ее подопечный. Но, задумавшись о потерянной памяти, она не заметила то, что успешно преодолела в прошлый раз. Грязные сапоги. Об них и споткнулась. Очнувшись от раздумий, посмотрела на сапоги и подумала, каково будет в них, и в грязной одежде, барину завтра. И перед тем как, наконец, уйти, захватила с собой грязные вещи. Она решила их почистить, это помогло бы отвлечься от своих безуспешных исканий в глубинах неподдающейся памяти. Накинув на себя еще сырую накидку несчастной девушки, она вышла во двор. В домике, где вчера прачки стирали белье, оказалось не заперто. Темнота ей не мешала. Тем более, что ночь была лунная. Она сходила к колодцу за водой и занялась чисткой. Но на мундире и штанах пятна настолько въелись, что пришлось их застирывать. Что она сделала совершенно бездумно. И когда закончила, то с ужасом поняла, что вещи мокрые и до утра не высохнут. Лихорадочно, она начала пытаться найти выход из положения. И тут, ее обострившееся и сосредоточенное внимание выдало ей решение. Ей вообще не нужно было этим заниматься. Барин привез с собой сундук. При том, что в поместье он был в охотничьей одежде, можно было догадаться, ему было, что надеть утром. Но, она ничего и не испортила. В любом случае, ему пришлось бы положить эти вещи в сундук. Грязные или сырые роли не играет. Она вернулась в комнату и попыталась хоть как–то исправить неудобство. Отодвинула занавеску, открыла окно, и расправила вещи на его раме. Рядом поставила сапоги. До утра все будет не таким уж мокрым. Затем она вернулась в общую комнату, уткнулась в Анну и мгновенно уснула.