Глухомань - [12]

Она замолчала. Губы кусала, кровь по подбородку текла. И все молчали. А потом — встали. Как один. Ким первым встал, а за ним — все. Даже секретари со своими замами.

— Спасибо вам… — Вера Иосифовна поклонилась. — От всего осиротевшего сердца моего…

Рухнула на стул. Лидия Филипповна обняла ее, целовала, шептала что-то. А первый наш рюмку поднял:

— За ваше горе материнское…

3

Тут кончилось все, расходиться стали, но — тихо и аккуратно. Ким Веру Иосифовну своей супруге поручил, попрощался со всеми и увел меня в свой директорский кабинет. До-стал припрятанную бутылку коньяку, плеснул в стаканы.

— Пусть ему чужая земля пухом будет. — Директор выпил, аккуратно поставил стакан на стол, спросил вдруг: — Почему нескладно живем? Почему убиваем тишком, хороним тишком, народы целые высылаем тишком? Почему, объясни ты мне! Тишок -то откуда идет?

— Жизнь подешевела. Не личная и не торговая. Общей жизни — копейка цена в базарный день.

— Из гнили тишок идет, — не слушая, продолжал он. — Когда пожар — треск стоит, рев, пламя. Когда потоп — тоже шума хватает. Когда землетрясение — и говорить от грохота невозможно. А когда все тихонько-гладенько — значит, гнием. Заживо гнием, друг.

Я плохо его слушал. Я больше думал, как ему сказать о верном, но уж больно страшноватом совете райвоенкома. Пока Ким занимался похоронами, не говоря уж о посевной, я потолковал с райвоенкомом по душам. Это было не очень-то просто после моего африканского сафари.

— А почему ты просишь о переводе Андрея Кима? — спросил он. — Какие аргументы?

Реальные факты я открывать ему не мог, а потому сказал единственное, что тогда пришло в голову:

— Трудно ему там будет после смерти друга.

— А, понимаю, понимаю, — солидно сказал военком. — Понимаю и подумаю. Пощупаю почву.

Почву он щупал убыстренно и в день похорон тихо доложил:

— Существует только один способ. Жесткий, но зато — на все сто процентов с походом.

— Какой?

— Есть вариант послать его в Афган. По добровольному желанию, что будет оформлено соответствующим образом. Он — здоровый парень?

— Вполне. Почему спрашиваешь?

— Потому что имеется разнарядка в воздушно-десантную часть. Два месяца учебки и — в состав ограниченного контингента.

Вариант бесспорно был безошибочным, но как к нему отнесется Ким, я не знал, а потому и плохо слушал военкома.

— Это верняк, — сказал военком, когда мое молчание стало затяжным. — Никаких вопросов, а доброволец в боевую точку — сам понимаешь, как это потом для него скажется.

— При условии, что вернется, — я вздохнул, но руку военкому пожал с чувством.

А Ким тем временем продолжал свое. Наболевшее.

— Нас, корейцев, с Дальнего Востока в Казахстан депортировали, это тебе известно? Два часа на сборы и — пожалуйте в эшелон. А мы же — огородники. Огородники! Чем мы в степях Казахстана заниматься будем, об этом хоть кто-нибудь подумал? Я, например, сурков ловил с шести лет и сурчиной питался. Сосед-казах научил и ловить, и шкурки снимать, добрый человек был, царствие ему небесное. Я ловил капканами, шкурки сдавал, жир вытапливал, чтоб зимой мать с сестрами могли хоть чем-то кормиться, а сурков варил и суп хлебал.

Ким плеснул в стаканы, чокнулся, выпил. Сказал с то-ской:

— Мы же — огородники. Лучшие в мире огородники!..

— Слушай, огородник, — решился я. — У райвоенкома есть предложение насчет Андрея. Готов все сделать, но решать тебе. И сейчас — завтра у меня с ним встреча по этому поводу.

— Что за предложение?

— Суровое.

— А все же?

— Афган. Оформят как добровольца, военком обещал.

Ким задумался, и разливать коньяк пришлось мне. Я налил и ждал, за что будем пить.

— Дельное предложение, — он не удержался от вздоха. — Бог не выдаст, свинья не съест. Лидии пока не говори, сам потом объясню.

— Афган, — я тоже не удержался от вздоха. — Афган, Альберт, — дело серьезное.

Ким горько посмотрел на меня. С корейским прищуром и полновесной русской тоской.

— Я своего первенца корейцем записал. Хотя выбор был: мать у него русская, сам знаешь. Остальных — Володьку и Катю — русскими, а его не мог. Предки мне не позволяли. Те, что в душе у каждого из нас сидят. И следят, чтоб не лгали!..

— Ну и что?

Спросил, как идиот. С полновесным советским идиотизмом.

— А то, что Славик покойный был евреем. И нам, любимым младшим братьям в братской семье народов — евреям, корейцам, немцам, калмыкам, чеченцам и так далее по списку, — приходится выживать, а не жить. Выживать. Я — кореец с орденом Ленина за целину, и я — директор совхоза. А остальные корейцы где? В шахтах, на лесоповале, в лучшем случае — за баранкой. — Ким неожиданно улыбнулся. — Это я выступление репетирую. Перед собственным сыном.

Вот какие абзацы, ворвались в нашу глухоманную жизнь. Сплошные абзацы, и все — ступеньками вниз.

Как там дальше происходило — подробностей не знаю, но на проводы Андрея Ким меня пригласил. Шепнул при входе, пожимая руку:

— Для матери он в учебную часть уезжает, учти. Так и будем пока считать.

— А он и вправду сначала в учебку.

— Почему — в учебку? Он же второй год солдатскую лямку тянет.

— А потому, что из него за два месяца десантника сделают.

Ким помолчал, вздохнул. И сказал: