Глубокое бурение [сборник] - [16]

По следу шли воин и старый ходок. Если бы Гуй-Помойс раньше услышал, что ходокам нравится ходить — он сожрал бы наглеца, беспардонно путающего ходоков с бродягами. Но сейчас, когда ничто не мешало двигаться в любом избранном направлении, он внезапно испытал ни с чем не сравнимое наслаждение — идти куда-то, а не топтаться на одном месте. Вот так, в темноте, по холодку, пусть и в сопровождении каких-то нелепых и суетливых типов. Все равно хорошо.

И тут они ее наконец заметили.

— Дердеккель, — Дол-Бярды в нерешительности хрустнул суставами.

— Ее сейчас, наверное, даже в городе видят, — прошептал мудрец.

— Я та-арр-чуу… — хором воскликнули Раздолбаи.

Тварь занимала теперь ровно половину небосклона. И она не стояла на месте, а продолжала мчаться, размахивая многочисленными пастями и становясь все больше. Вот она уже заслонила собой большую часть неба. В кромешной темноте сикараська светилась темно-красным светом, по постепенно становилась все ярче и больше.

— У нее реснички, она на них катится, — объяснил Ыц-Тойбол Тып-Ойжону.

Тот задумчиво кусал края шапки. Неудобно как-то, терзался сомнениями Тып-Ойжон, один простенький опыт такими проблемами обернулся…

— Я вообще не понимаю, как она двигается, — задумчиво произнес мудрец. — Она должна провалиться, с такими-то размерами!

Как бы в ответ на слова Тып-Ойжона, Среда Обитания дрогнула, и гигантская сикараська исчезла.

— Не понял, — остановился воин.

— Я тоже, — щелкнул клювом мудрец.

Все остальные замолчали. Брюл-брюл молча жевал траву, задумчиво шевеля большими губами и помахивая хвостом, Ботва с тоской глядел на обглодыш Старого Копыта, Раздолбаи ожидали неизвестно чего, а ходоки молча смотрели друг на друга.

И тут начало светать.

Причем совершенно по-глупому, и кто бы мог подумать, что такое может происходить на самом деле. Обычно светило вспыхивало в самом центре небесного купола утром, а ближе к ночи постепенно угасало. А тут вдруг показалось из-за края горизонта, и словно нехотя поползло вверх, из багрового превращаясь в ярко-оранжевое, а потом и в нестерпимо-белое.

Наконец молчание нарушил Ыц-Тойбол:

— Мне кажется, у нас есть два относительно разумных выхода из сложившейся ситуации. Или мы возвращаемся обратно, или продолжаем погоню. Я уже выбрал погоню. Мой товарищ, как мне кажется, тоже.

Гуй-Помойс задумчиво нюхал травинку и участия в разговоре принимать не собирался.

— Если вопрос ставится так радикально… — откашлялся Тып-Ойжон. — Позволю себе заметить, что мне в данный момент никак нельзя возвращаться, пока я не пойму, что произошло и как это можно исправить.

Воин задумчиво скреб свою новую шкуру, которая за ночь успела загрубеть до той самой кондиции, когда ничто не стесняет движений и не заставляет скрипеть зубами от неприятных ощущений.

— Я с вами, — произнес он. Пан-рухх застонал, но возразить не удосужился.

— А мы дорогу назад не найдем… — жалобно проблеяли Раздолбаи.

Воин выразительно оглядел всех троих и успокоил:

— Мы вас не бросим. Нам нужен неприкосновенный запас.

Все собрались уже продолжить путь, как вдруг вмешался брюл-брюл:

— Я так и знал. Моего мнения никто не спросил: хочу я с вами идти, или не хочу? Конечно, я ведь верховая кляча, мне не…

— Заткнись… — процедил Ботва.

— Сам заткнись, — огрызнулся брюл-брюл. — Заявляю открыто и бескомпромиссно: я никуда не пойду, пока мне не дадут имя.

— Бич… — то ли предположил, то ли восхитился Желторот.

— Вас не спрашивают, — брюл-брюл гордо отвернулся от Раздолбаев и дерзко окинул взглядом мудреца.

Тып-Ойжон задумался. Всю ночь он шел пешком, не решаясь сесть верхом на вздорную клячу. Вдруг понесет? Ноги кровоточили, гудели и норовили отвалиться. Но дать имя… это очень ответственный шаг. Как бы потом не пожалеть. Да и как его назвать-то?

Все с любопытством смотрели на мудреца: как он выкрутится? Без верховой клячи ему придется туго, но, с другой стороны, нельзя же идти у той же клячи на поводу. Ботва незаметно подкрался к хвосту Старого Копыта и с удовольствием втянул в себя его запах.

— Э… И как же тебя назвать? — шаркнул ногой Тып-Ойжон.

— В смысле? — не понял брюл-брюл. — Ты что, меня спрашиваешь?

— Ну если я тебя как-нибудь назову, а тебе не понравится, забрать имя обратно все равно не получится. Так что давай-ка сам решай, — мудрец ловко спихнул проблему с именем на саму клячу.

Но кляча оказалась не так проста.

— Тым-Тыгдым, — выкрикнул брюл-брюл, как будто всю жизнь мечтал именно о таком имени.

— Значит, быть тебе Тым-Тыгдымом до конца своих дней, — Тып-Ойжон взобрался верхом на клячу. — Претензии есть?

— Никаких, шеф, — бодро гаркнул Тым-Тыгдым. — Игого.

Старый ходок и воин шли впереди, за ними следовали, оживленно о чем-то толкуя, Ыц-Тойбол и мудрец, восседавший на задравшем нос Тым-Тыгдыме, потом плелись несчастные Раздолбаи, потерявшие всякую надежду отбиться от сумасшедшего предприятия: замыкавший шествие Ботва и воин, идущий впереди, зорко следили за неприкосновенным запасом.

При этом пан-рухх счастливо пережевывал хвост Старого Копыта, умудрившись откусить его насовсем.

2. Невыносимая легкость бытия

— А какого, интересно, такого вы туда вообще поперлись? — во рту у Торчка дымилась какая-то травинка, и Желторот никак не мог разобрать — пахнет балданаками или нет? Старое Копыто смердел под боком и мешал обонятельному процессу.