Глубинная Россия: 2000 - 2002 - [9]

Вторая попытка

Московским работам предшествовала специфическая интерлюдия, явно сыгравшая ключевую роль для дальнейших моих занятий. Пережив неприятный инфаркт, после обычных в таких случаях санаторных процедур я решил передохнуть где-то в средней полосе и собраться с мыслями в одиночестве. Показалось любопытным выбрать для этой цели самый маленький город России и оставалось его вычислить. Самым маленьким оказался городок Чекалин Тульской области — старинный Лихвин[11], переименованный после войны в честь бедного подростка, попытавшегося самостоятельно воевать с оккупационным гарнизоном. Покопавшись в книгах, обнаружил, что и до революции в Лихвине было точно столько же жителей — 1240 душ. Стало жгуче интересно выяснить — как и чем может жить городок, население которого по численности равно паре московских шестнадцатиэтажных домов.

Я был мило принят в администрации, разместившейся в полуразрушенном домике, и мэр со звучной фамилией Романов сам отвел меня на место ночлега, открыв ключом висячий замок. Гостиница, состоявшая из единственной комнаты и кухни-прихожей, была официально закрыта за нерентабельностью. На дворе было теплое лето 91-го года, и в газетном киоске у автобусной станции продавали пакетики жевательной резинки. Обойдя городок и обнаружив, что единственная в нем столовая работает лишь два часа по рабочим дням, я, было, уже придумал название будущего очерка — город без сникерсов, однако при внимательном осмотре была-таки найдена лавочка, где торговали не только сникерсами, но и голландским баночным пивом, и растворимым кофе.

При помощи Романова я за один день мог прояснить все трудовые и финансовые основания бытия лихвинского населения. В т. н. производственной сфере обнаружилось всего около шестидесяти рабочих мест: на молокозаводе, в хлебопекарне и в автохозяйстве. Условно можно было бы присчитать около сорока работниц местной фабрики по набивке подушек пером (наволочки привозились из Калуги), но фабрика уже встала. До тридцати человек можно было обнаружить по магазинам, на почте, в столовой, в городской администрации, в клубе, где летом крутили кино для школьников. Еще человек двадцать пять — в городском хозяйстве: электрики, водопроводчики. Сразу полсотни рабочих мест пришлось на школу и городскую больницу, тогда как вся частная торговля была официально представлена десятком душ. Всего получалось менее 200 мест, где можно было получить какие-то деньги. Тем не менее, городок отнюдь не производил впечатления убожества и разрухи. Новую школу успели к тому времени построить. Поликлинику с трудом, но достраивали. Дома в порядке, много новых кровель, накрыли жестью восстановленный купол над церковью. Кое-где попадались новые кирпичные дома, в том числе один, над карнизом которого высились миниатюрные кремлевские зубцы — как выяснилось, собственность водителя-дальнобойщика. На окраине, в руинах тюремного «замка», возведенного ещё при Екатерине Великой, умело обжились восемь русских семей, сбежавших из Узбекистана.

Среди домов в ремонте обнаружился и собственный дом Романова — старая деревянная школа. Мэр, перебравшийся сюда из Актюбинской области Казахстана, где был учителем физкультуры, законно приобрел просторный дом по т. н. остаточной стоимости и трудолюбиво приводил его в порядок вместе с сыновьями[12].

На 1240 душ в Лихвине было почти 600 пенсионеров, имевших таким образом некий стабильный доход в придачу к продукции с огородов, с курятников и гусятников. Городское стадо состояло из шести сотен дойных коров приличной породы — в два раза больше, чем сохранилось в коровниках двух соседних колхозов. Романов, как коршун, следил за тем, когда истекут законные три года, и сумел отсудить для города три десятка гектаров заброшенных колхозных полей. Любой из лихвинцев мог бесплатно получить столько дополнительных соток под картофель, сколько мог обработать. Пользуясь бесплатным проездом в рейсовом автобусе, лихвинские пенсионеры отправлялись на базар в райцентр Суворов, где работники крупной ГРЭС сметали с рыночных прилавков привозные припасы. Выяснилось, что у полутора сотен семей были наследники в Москве или Петербурге. Наследники были теперь заинтересованы поддерживать домохозяйство и на лето подкидывали к старикам детей, добавляя к ним некую денежную пересылку — расположенный в пойме верхней Оки[13] городок, связанный автобусными маршрутами с Москвой, Калугой и Тулой, для летнего отдыха годился идеально. Городок, на улицах которого хватало гусей и овец, был в действительности настоящим, хотя и непризнанным агрогородом и потому, в сравнении с окрестными деревнями, пребывал в относительном довольстве.

Перебирая вместе с мэром незадействованные ресурсы Лихвина, в поисках компенсации за утрату перьевой мануфактуры, мы остановились на преимуществах его микроклимата (сюда не доставал дымный шлейф от Суворовской ГРЭС), выяснили, что ещё есть несколько старушек-травниц и принялись прикидывать эффективность обустройства плантации лекарственных трав.

Исследовав все закутки Лихвина, я впервые по-настоящему осознал, насколько же все семьдесят лет советской власти провинциальные городки продолжали нещадно эксплуатировать богатство, созданное в дореволюционное время. Жилые дома и лабазы, немногочисленные конторы и склады — все это был давний аккумулированный капитал, к которому советское время, надо отдать ему должное, всё же добавило школу, поликлинику, пару магазинов и узел связи. Здесь же я впервые осознал, что открылась хотя бы теоретическая возможность восстановить естественные для малого города функции комплексного сервисного центра для всей сельской и природной округи, что город может сыграть в России ту же культуртрегерскую роль, что была и остается смыслом существования малых городов в США вот уже двести лет.