Глубинка - [11]

В палатке у рабочих было весело. В ней раздавались взрывы хохота, нестройно взвивались и скоро глохли песни. Николай с Васькой уже давно стояли на верхнем урезе снега, отойдя от своей палатки настолько, чтобы им не мешал подгулявший хор, и прислушивались к тому, что происходит в жилище ИТР. Яркая луна притушила своим сиянием далеко вокруг звезды, и только у самого горизонта, куда от ее нестерпимого света отхлынула темнота, они слезливо перемигивались. Всюду за подсиненными снегами радостно вскрикивали белые куропатки, со вздохами оседал подмытый талыми водами наст.

Неспокойно было на сердце Николая. Он третий сезон работал по геологическим партиям и представление о таежных переходах имел. Предложение Хохлова уйти на базу пешком встретил с усмешкой, но во время разговора с начальником промолчал, не решился на открытый конфликт с бригадиром.

— Что-то замолчал, — сказал Васька, глядя на итээровскую палатку. — А поет душевно и на гитаре лабает вот так. Пойдем завалимся спать, что ли.

— Постоим чуть-чуть, поболтаем.

— О чем еще?

— Все о том. — Николай бросил окурок под ноги, вдавил в снег. — Не нравится мне эта затея — бежать. Неизвестно еще — дойдем ли до базы. В этой тайге тыщи дорог, и все в разные стороны, а кто точно знает, в каком направлении топать?

— Не дрейфь, не пропадем, — заверил Васька, плотнее запахиваясь полами телогрейки. — Идти-то все равно надо, раз такое дело. Коллективно решали.

— Коллективно, — насмешливо передразнил Николай. — Когда решали, на хохловские кулаки поглядывали. А ему что? Летает с места на место, где лучше и где глубже, все сразу ищет. А мне работать надо, у меня мать-старуха дома. Пенсии тридцать семь всего.

Они помолчали, потом Васька спросил с откровенной завистью:

— Матери-то помогаешь, выходит?.. Мне вот высылать некому. Я на свете единственный, сам по себе.

— С матерью еще сестринских шестеро оглоедиков. Мал мала. Померла сестра, ну и приходится. Мужик ее в бегах третий год… А до чего смышленые растут чертяки. Дяденькой-тятенькой величают.

— Всем выжить охота. Шестеро… Многовато их на одного-то, человеков. Ты Хохлова давно знаешь?

— Зна-аю. Из одной мы деревни, из Чувашии. Этот на чужом горбу куда хочешь въедет, такой. О нем у нас говорили, будто капусту из колхоза машинами тибрил и налево толкал, жил без горюшка. Потом сюда прикатил, в мостоотряде работал, да что-то скоро больно смылся. В Усть-Куте его встретил, когда в экспедицию нанимался. Начали бы работать, а он — князь, не приучен.

— За что ж бригадиром назначили? За что?

— За комплекцию. И языком молотит, как тот вертолет махалками. Кайлить, рогом упираться, это не для него… Слышь, Вася, а на этой горе в прошлый год канавщики по пятьсот рублей в месяц выгоняли. Точно, я сам с одним работягой говорил, да и Гошка сказывал, помнишь?

— Зна-аю его политику, треплет небось.

— К чему ему трепать? — Николай отбросил снежок, вытер руки о телогрейку. — Работяги о нем хорошо отзывались, он легкий человек.

Васька мазнул рукавом по носу.

— Да-а, — завистливо протянул он. — Хорошо бы по пятьсот-то. Только уж и таких денег не хочу. Во, как эта Антарктида допекла!

— Потише кричи… Лодырить надоело, точно, — Николай облизал губы. — Но вот мое слово — с Хохловым не пойду. И ты не ходи.

Васька молчал. Николай взял его за рукав телогрейки, сказал с сожалением:

— Зря ты Хохлову поддаешься. Он из тебя шестерку сделает. И в очко с ним зачем дуешься? Он в жизни мухлюет, а в картах подавно.

Васька дернул телогрейку назад.

— Отыграюсь, будь спок — спустит и мое и свое в придачу.

— Не ходи с ним, Вася. Подождем работы, а то вертолет прилетит — увезут. Я лично подожду. Не вечно же снег будет лежать.

— Нет, Коля! — голос Васьки отвердел. — От Хохлова не отстану, да и как можно против гамуза. Надо всем вместе держаться, комком, тогда не пропадем.

От итээровской палатки донесся ласковый смешок Тамары. Васька подтолкнул Николая:

— Айда, это Гошка с кралей своей синтетической выползает.

— Пускай, мы не мешаем.

— Айда, что на них пялиться.

Васька отвернулся, пошел к своей палатке. У входа подождал Николая, и они вместе спустились вниз.

Поддерживая Тамару, Гошка помог ей выбраться наверх по раздавленным каблуками ступеням, следом выкарабкался сам. Тамара запрокинула лицо к небу. В лунном иззелена-голубом свете, в небесной отблескивающей куртке, она почудилась Гошке статуей. Он подошел, остановился напротив. Тамара молитвенно сложила на груди руки в варежках и что-то нашептывала.

— Вот так стой и жди, — сказал Гошка. — Сейчас самый звездопад. Июнь — месяц умирающих звезд.

— Может, надежд, — тихо откликнулась Тамара.

— Надежды вечны.

— Ты замерзнешь.

— Нет, свитер теплый.

— Не вредничай. — Тамара расстегнула куртку, полами ее запахнула Гошку и крепко сцепила за его спиной руки.

— Гоша, скажи что-нибудь, только быстро, сразу.

— Шаньга! — Он тихо засмеялся. — Ты пахнешь шаньгой только что с мороза. Пойдем?

— А звезды? — Она откачнулась, глядя на него огромными глазами. — Мы же на карауле.

Он зажал ее голову в ладони, поцеловал в губы, нос, глаза.

— Я снимаю тебя с караула, пошли.

— Нет, милый, — она повозила головой по его груди. — Не спеши. Так хорошо-хорошо… не спеши… Гоша, ты никогда мне не рассказывал, за что судили тебя?