Глоток воздуха - [11]

— Это что, так важно? — спросил Стивен на редкость унылым тоном.

— Да нет. — Тодд поднял голову и посмотрел вдаль: на горизонте, где бесцветная вода смыкалась с бесцветными небесами, узкая полоска гор переходила в плотину.

— Нет, это совершенно не важно, — снова сказал он.

— Я мог бы сейчас потопить эту лодку, — услышал он за спиной печальный нежный голос. — Пойдет на дно, как камень.

— Давай, топи.

— Понимаешь…

— Конечно. Здесь же самая середина. Не поймешь, где небо, а где вода. И все равно — что тонуть, что лететь. Никакой разницы. Когда ты посредине. Ну что же ты? Давай, топи.

Довольно долго оба молчали, потом Тодд снова сел на скамью, вставил весла в уключины и принялся грести, спокойно и широко, в обратную сторону от дамбы. По сторонам он не смотрел.

Земляные валы

Отец Энн недавно устроил запруду на ручье, протекавшем у них на ранчо под тем холмом, на котором стоял дом, и после ланча они прогулялись туда — посмотреть, что получилось. На высоком голом золотистом холме по ту сторону пруда паслись лошади. Там, где уже успела отступить высокая вода, собравшаяся за сезон дождей, берега выглядели голыми и грязными; вдоль всей летней границы воды тянулась красноватая кайма мокрой глины. На берегу, у небольшого причала, лежала весельная лодка, на суше казавшаяся чересчур громоздкой. На этом причале Энн с отцом и уселись — болтая ногами в тепловатой воде. Они слишком наелись и слишком много выпили, так что плавать им пока не хотелось. Хотя малыш еще даже и не ползая, а в данный момент вообще крепко спал, одна лишь мысль о том, что от него, спящего, до воды меньше шага, вызывала у Энн неясную тревогу, и она то и дело оглядывалась на мальчика и касалась рукой подстеленного под него байкового одеяльца. Чтобы скрыть свою чрезмерную заботливость или отыскать для нее какие-то оправдания хотя бы перед самой собой, она каждый раз, обернувшись к сыну, поправляла свою хлопчатобумажную рубашку, пристроенную над ним для защиты от жаркого солнца.

— А теперь, — сказал отец, — я бы хотел послушать, как ты живешь. И где. И о той женщине, с которой ты живешь. Начни с этого.

— Мы живем в Сан-Пабло, на первом этаже довольно старого дома. Там две спальни и что-то вроде стенного шкафа или кладовки, где я устроила комнатку для Тодди. Верхний этаж занимает пожилая японская пара. Окрестности так себе, грязноваты, зато там много хороших людей, а наш квартал и вовсе приличный. Доволен? Теперь о Мэри. Она лесбиянка, но я с ней не живу. Вообще-то ее только Тодди интересует.

— Господи, этого еще не хватало!

— Да нет, она просто выразила желание помочь мне и стать… отцом ребенка. — Энн расхохоталась, но ее вполне искренний смех все же прозвучал несколько нервозно. — Она занимается компьютерным программированием, дает консультации, в общем, работает в основном дома. Если честно, это довольно удобно — в смысле совместного ухода за ребенком. То есть получается, как если бы у нас с нею у каждой было по жене.

— Потрясающе, — насмешливо сказал Стивен.

— Ну, я хочу сказать, что у каждой из нас есть человек, на которого всегда можно рассчитывать, который всегда подставит плечо, если у тебя дел по горло. И возьмет на себя все твои чертовы заботы, понимаешь?

— Да нет, у меня таких жен не было, — пожал плечами отец. — Значит, мужчины теперь побоку?

— С какой стати? Я же сказала: мы с Мэри не живем вместе. У нее свои лесбийские подружки, а мои друзья вполне гетеросексуальны, но в данный момент меня мужчины действительно не очень интересуют, я еще не успела снова во все это втянуться. Но, наверное, вскоре опять втянусь. Но знаешь, я и не думаю переживать или что-нибудь в этом роде. Просто мне захотелось родить ребенка. И пока что основное мое желание — быть с ним. На работу, черт бы ее побрал, ходить, конечно, приходится, но когда меня нет дома, там Мэри; а в те часы, когда малыш не спит, я в основном дома бываю. Так что мы сейчас действительно неплохо устроились. Ну а потом, наверное, все будет по-другому…

Рассказывая все это, Энн чувствовала в отце, сидевшем примерно в шаге от нее, некое сопротивление и довольно сильное нетерпение; она ощущала это физически, как некую огромную твердую поверхность с острыми краями, похожую на нож бульдозера. Владелец этой территории имел право полностью очистить ее, убрать весь этот подлесок странных дел и странных взаимоотношений, когда заключают какие-то непонятные полубраки, превращают стенные шкафы в спальни, устраивают себе убежища, приспосабливаются к каким-то паллиативам… Да, отвальный нож бульдозера явно приближался к ней.

— Знаешь, — сказал вдруг отец, — после того как мы с Пенни развелись, я многое переоценил. Сидя на этом самом месте. Или объезжая ранчо на Долли. — Он посмотрел на тот берег пруда, где на высоком холме паслись кобыла с жеребенком и белый мерин. — Я много думал о своих браках. Особенно о первом, хотя это довольно странно. И начал понимать, что я так и не сумел перебороть свои чувства до того, как женился на Пенни. Так и не сумел залечить ту рану, которую нанесла мне твоя мать. Я просто убеждал себя, что никакой раны и не было. Ну, еще бы, ведь истинные мачо, крутые парни, настоящие мужчины боли не чувствуют! Можно годами твердить себе подобную чепуху, но боль в итоге все равно себя проявит. И тогда тебе вдруг сразу откроется, сколько дел ты наворотил своими поступками, сколько дерьма накопилось вокруг, так что теперь в нем и утонуть ничего не стоит. В общем, в последнее время я занимался тем, что должен был бы сделать лет десять-двенадцать назад. И действия мои по большей части уже запоздали. Приходится смотреть фактам в лицо: выходит, что зря я потратил столько лет, зря вступал в этот брак. Вступил в него и сам же его испортил, совершенно запутавшись в незавершенных делах и переживаниях, связанных с первым браком. Ну что ж. Так на так. Счет один — один. Вот я и пытаюсь теперь установить некие приоритеты. Решить, что мне действительно важно. Что следует сделать в первую очередь. И в итоге мне удалось понять, в чем заключалась моя ошибка, моя единственная, по-настоящему большая ошибка. Знаешь, в чем она заключалась?