Глория - [3]

Дом — твой другой мир.

Твой мир — запах горячего ужина, скрип старых половиц и тепло дома. Твой мир — мама раскладывает жаркое по тарелкам, отец нарезает ломтями хлеб, купленный тобой на углу у болтливой старухи, жены пекаря Михаэля.

Твой отец — писатель. Он сам называет себя так, хотя его рассказы нигде не принимают и он зарабатывает на жизнь грузчиком в порту. Он пишет после работы и деревянная ручка в его большой мозолистой руке кажется спичкой, медленно сгорающей в огне. Он гулко смеется, если его слова ложатся на бумагу быстрыми торопливыми рядами, и что-то тихо шепчет, когда лист перед ним исчеркан вкривь и вкось, и грызет ручку. Его глаза смотрят вдаль, в окно, и видят не дом напротив, а океан, в котором бушует шторм, тугой чёрный жгут урагана, перечеркнутый слепящими молниями, или пустынные, покрытые травой равнины несуществующих островов.

Твоя мама — швея, шьёт платья для женщин с соседних улиц. Её пальцы вращают ручку швейной машины, которая дробно стучит, нитка уползает вперед и прячется в складках материи. Мама сидит у открытого окна, в руках — иголка с ниткой, иголка протыкает ткань, рука ходит вверх-вниз, стежок за стежком. Ровные белые зубы перекусывают суровую нить, мама поднимает платье и её глаза теплеют в улыбке — работа сделана.

Твой мир — твоя комната на чердаке, вверх по скрипучей лестнице, десять ступенек. Твой мир — распахнутое окно, свежий ветер, голоса, гулкие шаги.

Твой мир — старое кресло с прорванной обивкой, из дыр выползает клочьями поролон. В это кресло так приятно засесть, поджав под себя ноги, и почитать. Над креслом на стене потемневшая от старости книжная полка, на полке — книги, морские раковины, собранные на берегу, когда ты ходил с отцом на работу, старый нож деда со стёртой роговой рукоятью, но всё ещё прочным и острым лезвием.

Маленький мальчик в старом кресле, в руках — книга, он увлечённо читает, он слышит ветер за стенами дома и как дождь барабанит по стеклу, и он весь не здесь, в полумраке своей комнаты, а на мостике флагманского корабля, на нём — треуголка и камзол, скрипят снасти, ветер надувает паруса, унося корабль в открытое море, навстречу приключениям.

Черноволосый мальчик, читающий книгу — это я...

Весь мой мир был разрушен тогда.

Отец и мама были дома, я играл на улице, когда солдаты начали оцеплять район. Увидев мундиры законников, я побежал и спрятался на чердаке одного из домов возле площади Дени.

Людей гнали на площадь, как стадо, как скот на убой. Солдаты, растянувшись цепью, сдерживали людской напор, но поток скоро превратился в бешеную дикую реку.

Люди давили друг друга, тот, кто падал — не поднимался больше. Многие кричали, задыхаясь. Дикий звериный рёв стоял над толпой и я зажал себе уши, чтобы не слышать его.

У одного из солдат сдали нервы, он вскинул винтовку к плечу. На миг я сумел разглядеть безусое, смертельно бледное лицо, cо страхом в глазах.

Хлопнул выстрел, затем ещё два.

Люди упали. Рёв смолк. Кто-то крикнул: «Убийцы!» истерическим срывающимся голосом.

Вопль, дикий звериный рык вырвался из сотен глоток, сотни рук протянулись вперед, сотни лиц кричали что-то перекошенными от страха и ненависти ртами. Сотни рук схватили солдата, он что-то кричал, но его не было слышно, он беззвучно открывал рот, как рыба в аквариуме. Толпа, как единый многоклеточный организм, рванулась вперед.

Законники включили болеизлучатели, но было уже поздно. Первые ряды разорвали цепь солдат и коричневые мундиры скрылись под грудой людских тел. Солдат топтали ногами, кровь текла по мостовой, повсюду валялись клочья окровавленной одежды.

Толпа редела, разливаясь в соседние улицы и переулки, толпа рассыпалась и дробилась на отдельные части.

На площади остались растерзанные трупы. Дрожа от страха, я спустился вниз и побежал к своему дому. На бегу мне не хватало воздуха, вокруг горели дома, гремели выстрелы и я бежал по этому аду.

Задыхаясь, я вылетел из-за угла и остановился, как будто налетел на кирпичную стену.

Моего дома не было. На его месте были дымящиеся развалины, груды битого камня, мостовая была усеяна разбитым стеклом. Я посмотрел по сторонам. Вся улица была разрушена, все дома горели, пепел летал повсюду и дым пожарищ стелился по земле.

Я услышал рёв двигателя. Я обернулся на звук и увидел машину, старый механизм для разрушения. В кабине сидел человек, его лица не было видно.

Так повелось, что лица палачей всегда скрыты от взглядов жертв. Интересно, почему?

Железные челюсти машины вгрызлись в камень. Часть дома рухнула на землю, сверкнул луч лазера и пламя охватило развалины.

Жаркий огненный вал окатил меня обжигающей волной и я задохнулся, горячий воздух опалил мои лёгкие.

Я повернулся и сделал шаг.

Затем еще один, и еще, и еще.

Я побежал, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Я бежал, а вокруг меня всё горело, пылало и рушилось. Повсюду, везде вокруг меня были смерть и разрушение, рядом со мной валились на землю горящие дома, умирали люди, грохот падающих зданий оглушал меня, пламя пожаров слепило глаза, а я всё бежал и бежал...

Это я помню лучше и отчетливее всего — мальчик, бегущий по пылающим улицам Города, мальчик, убегающий из своего безжалостно и грубо кем-то уничтоженного мира, мира, превратившегося в ад...