Глориана - [34]

О, я горела, горела, я горела и все же стыла…

Но я не заплакала. Повернулась к Елене, мраморной статуей застывшей позади моего кресла.

— Дайте платок, пожалуйста, накрыть голову, и меховой шлафор. И попросите слугу развести огонь, я замерзла.

Все ожили, засуетились. Я подняла руку:

— И немедленно пошлите за сэром Робертом Сесилом.

— Если Ваше Величество позволит… — Маленькая горничная еще не оправилась от ужаса и говорила с трудом. — Он уже в прихожей, однако говорит, что не покажется пред ваши светлейшие очи, пока вы не одеты, и будет ждать, пока Ваше Величество соизволит выйти.

Роберт сказал, что мой лорд не привел с собой войска. Ни воинственных сподвижников, ни солдат для дворцового переворота, только кучку ближайших друзей, отчаянных голов, которые вместе с ним сбежали из Ирландии в надежде, что я по доброте сердечной прощу и забуду неуспех тамошнего похода. Великий полководец бросил ирландскую войну и поставил все на эту последнюю карту — так, понятно. Однако столковался ли он с ирландским бунтовщиком, или с королем Испании, Папой, или с католическим французским королем сбросить меня и мое правительство — это по-прежнему оставалось загадкой.

— Вашему Величеству надо выпытать у него всю подноготную, — мрачно сказал Роберт, — пока он не взят под стражу и не отдан под суд.

— О, Господи, обязательно ли его судить?

И кто это должен, я?..

Роберт поднял на меня отцовский взгляд, взгляд законоведа.

— Ваше Величество, подумайте. Ваш граф-маршал в Ирландии вопреки всем вашим приказам вступает в переговоры с бунтовщиком и вашим врагом, возвращается наперекор ясно высказанному запрету и врывается к вам с обнаженным мечом. За каждое из этих преступлений он достоин смерти. Даже мой отец, соверши он такое, не избежал бы обвинений в измене и оскорблении величества. У нас нет выхода.

Я взвыла от горя:

— Ваш отец, будь он жив, не посмел бы так со мной говорить.

Роберт дипломатично сменил тему и продолжал настаивать.

— Однако мы должны знать, скрывается ли за ним кто-либо из недругов вашей милости — поставил ли он вашу жизнь в опасность по собственной горячности или в результате заговора.

Тогда, зная, кто вам грозит, мы, ваши защитники, сразим их без всякой жалости.

Срази, или будь сражен. Срази, или будь сражен.

О, Господи, снова?

По собственной горячности или в результате заговора?

Сердцем, а точнее, нутром я знала ответ.

Мои страхи, а не его злокозненность, сплели ту паутину тайного сговора, которая померещилась мне вчера при восходе Девы, в холодные пустые предрассветные часы. Однако, чтобы убедиться, надо за ним послать. Придет ли?

Напрасные опасения! Он явился без всякого зова еще до обеда, когда теплое сентябрьское солнышко заглядывало в окно, а в покоях стояло золотистое благоухание воска, бархатцев и белых, как звездочки, маргариток. Я вновь стала Глорианой, разодетая пышно и дерзко, словно для парадного обеда в честь дюжины заморских послов. На мне было платье тяжелого черного бархата, скроенное по новой моде целиком, но по-прежнему утянутое в талии. От ворота к подолу шла причудливая цветочная кайма — маргаритки, составленные из жемчужин, с листочками-изумрудами, рубиновые розы на золотых стебельках, плоскогранные сапфиры цвета синих чернил. Воротник был выше, шире, белее, жестче, ажурнее всех прежних, парик венчала диадема — жемчужно-сапфировый нимб. На поясе и плечах победно пламенели алые банты. Теперь я была Глориана, Венера, Юнона, Ирида с радугой в руках, языком молнией и карающими громами наготове.

— Пригласите милорда — скажите, он может войти.

А к левому рукаву я прицепила рубиновое сердце на золотом, любовном, узелке». Заметит ли он, отметит? Он вошел, свободный от всякого чувства вины, словно райская газель на заре времен.

При нем не было меча, кинжал в золоченых. инкрустированных ониксом ножнах висел на боку — я знала это — исключительно для красоты. В перламутровом шелке, расшитом золотыми и топазовыми бусинами, с золотой цепью на шее, с кружевными отворотами, с большой жемчужиной — моим символом! — в ухе, он, как и прежде, умел пустить пыль в мои слабеющие глаза.

— Навеки ваш. Ваше Величество, — покуда вам угоден!

О, он был очарователен!

И снова жар, идущий от женской сердцевины, женского нутра, пышущий жар…

Он преклонил колено, смиренный, ласковый, приложился к руке:

— Окажите мне милость. Ваше Величество, одарите хоть словечком.

Я отвечала спокойно и очень тихо:

— Это будет слово упрека за вашу дерзость…

Он по старинке вскинул было голову, но одумался, покаянно опустился рядом со мной на колени:

— Покарайте меня, миледи, накажите за содеянное.

Он, словно цветок, поник головой. Я с трудом овладела собой:

— Зачем вы вернулись?

Глаза у него были дикие, напуганные, как у ягненка, лицо — очень бледное.

— Чтобы вас видеть!

— Чего вы хотите?

— Ничего, только служить вам смиренным, благодарным сердцем.

Он рассеянно провел рукой по лбу, по волосам.

— Вы изменились, милорд.

— Да. — Он отвечал тихо и растерянно, словно заблудился в тумане.

Здоров ли он? Это не тот человек, который переступил через меня, через мои приказы.

Будь начеку! Будь начеку!» — звучало в голове.