Глиняный папуас - [19]

Характер у него был не детский — в этом все дело.

На лице Витьки появлялась усмешка, когда кто-нибудь из нас, увлекшись, делился своим желанием совершить что-нибудь выдающееся — какое-нибудь путешествие, подвиг или большое научное и техническое открытие. Не то чтобы Витька был против научных открытий и подвигов, но он, совсем как взрослый, не верил, что эти выдающиеся открытия и подвиги совершит кто-нибудь из нас. При взгляде на Витьку и на его усмешку возникала нелепая мысль, что приключения, подвиги и разные великие открытия случаются только в интересных книжках, а в жизни все наоборот и почти нет подвигов и всяких открытий. Домашние хозяйки идут с сумками и авоськами на Деребкинский рынок, в окно парикмахерской видно, как парикмахерша стрижет и бреет красивого молодого интеллигента, на перекрестке скучает милиционер, газетчица в киоске продает газеты, и, кроме этого, пока нет ничего, все остальное только в книжках. Все это можно было подумать, глядя на Витькину усмешку и вообще на недоверчивое выражение его лица. Уж очень любил Коровин все привычное и доступное, все, что рядом с ним на Петроградской стороне или на Васильевском острове, а то, что далеко, в прошлом или будущем, то он не ценил. И еще он ценил тишину. Да, тишину. Терпеть он не мог шума. В этом мне пришлось убедиться, когда меня посадили с ним рядом, за одну парту, желая, чтобы я научился от него вести себя тихо, примерно.

Я много думал о том, что за человек Витька Коровин и почему он все делает медленно, осмотрительно, не спеша, обдуманно и спокойно.

Однажды я спросил его:

— А верно, что ты любишь тишину?

— Верно.

— А за что ты ее любишь?

Витька удивленно посмотрел на меня.

— Как за что? За то, что она никому не мешает. И вообще я люблю всякий порядок.

— Нет ничего скучнее порядка, — сказал я.

— А ты докажи, — сказал Витька.

— Как я могу это доказать, — сказал я, — это же не теорема, для которой Эвклид или Пифагор придумали доказательства еще две тысячи лет тому назад.

— Значит, не можешь доказать! — сказал Витька торжествующим голосом.

— Не могу. А ты можешь доказать, что тишина — это хорошо?

— Могу, — сказал Витька. И стал перечислять, почему тишина и порядок лучше шума и беспорядка.

Я долго искал убедительный аргумент против тишины. Потом сказал:

— А тишину любят только старухи.

— А старухи разве не люди? — возразил Витька. — Ты тоже когда-нибудь состаришься.

— Но старухой я никогда не буду.

— Докажи! — сказал Витька.

И он насмешливо посмотрел на меня, очевидно, думая, что я стану доказывать.

На другой день после этого спора я принес в класс интересный научно-фантастический роман и показал его Витьке.

— Где происходит действие? — тотчас же осведомился Витька.

— На Луне, на Марсе и в одной из далеких малодоступных галактик.

— Хорошо, — сказал Витька и усмехнулся. — А кто написал эту книжонку?

— Кто? Один известный писатель. Кто еще мог ее написать?

— Отлично, — согласился Витька зловещим голосом. — А он хоть раз побывал на Луне, на Марсе и в одной из далеких малодоступных галактик?

— Пока еще не бывал, но со временем…

— Ну, вот, — оборвал меня Витька. — Значит, он написал о том, чего не знает. Нет, я таких книжек не читаю.

— А что ты читаешь?

— Справочники, энциклопедии и разные исторические документы.

Документы… Я почему-то не люблю этого слова. Оно мне всегда казалось каким-то неприветливым, чужим и созданным для тех, кто не доверяет и сомневается. А Витька это слово любил. Не знаю, любил ли он слово «посторонний»; я терпеть не могу этого слова, и, когда читаю «Посторонним вход запрещен», во мне все кипит. Я вообще считаю, что посторонних не должно быть.

А Витька, действительно, любил словари и разные документы. И однажды он мне показал документ, в котором удостоверялось, что он, вышепоименованный Впктор Викторович Коровин, член общества друзей природы и обязан ее защищать, и что-то еще в этом роде.

Я его спросил:

— Что, это сама природа тебе выдала такое удостоверение?

— Природа, — ответил Витька. — А тебе что, завидно?

— А какие у тебя обязанности? — спросил я.

— Повсюду защищать растения и посадки, деревья и траву, а также животных.

— Я и без удостоверения их защищаю, — сказал я.

Над столом на стене Витькиной комнаты висело расписание, составленное им самим, — столько-то часов на физкультуру и защиту природы, столько-то на занятия английским языком, столько-то на шахматы, столько-то на прогулку и наблюдение за всем окружающим.

Свои наблюдения Коровин записывал в толстую тетрадь с клеенчатой обложкой. Однажды он меня спросил:

— Ты знаешь, что такое афоризм?

— Приблизительно знаю.

— Афоризм, — сказал Витька, — это сгусток мысли.

— Вроде сгущенного молока? — вырвалось у меня.

— Обыватель!

— Кто?

— Ты. Фарисей. И вообще мне не о чем с тобой разговаривать.

Два дня мы после того не говорили, так обиделся Витька за то, что я афоризм сравнил с молочной сгущенкой. Потом мы помирились, и разговор зашел о времени. Витька сказал мне, что он так хочет использовать свое время, чтобы не потерять ни одной секунды. Я стал ему возражать и говорить о том, что время идет быстро, когда не думаешь о пользе, и, наоборот, оно течет медленно, когда принимаешь лекарство, учишь урок или слушаешь нравоучение. И Витька стал уверять меня, что он нашел способ, благодаря которому он сможет использовать каждую минуту, но что этот способ он пока держит в в секрете.,