Глиняный мост - [86]
Над нами распластался скелет синего кита, будто опрокинутое офисное здание. И снова гибкая шея динго и парад всевозможных пингвинов. Томми полюбились даже самые жуткие экспонаты, например, краснобрюхая черная змея и грациозный блестящий тайпан.
Я же чувствовал присутствие чего-то потустороннего: у всех этих чучел имелся сообщник – что-то мертвое, но не желающее уходить. Или, если честно, уходить от меня.
Конечно, мысли о Пенелопе.
Я представлял ее рядом с Томми.
Видел, как она медленно опускается на корточки, и, думаю, те же мысли были у Клэя.
Я поглядывал, как он смотрит, и часто взгляд его уходил немного влево от экспоната – особенно если тот был за стеклом. Уверен, он ловил в стекле ее отражение: светловолосую, худую, как палка, улыбающуюся.
Выйдя, мы привалились к стене.
Устали все, кроме Томми.
Вокруг нас зыбился город.
На одной из наших пробежек оно и случилось.
Явилось нам ранним утром.
Миры сплелись.
И впрямь странно, что мы не подумали об этом раньше.
Едва рассвело, мы бежали по Дэрривелл-роуд в нескольких километрах от дома. Клэй заметил его на телеграфном столбе, резко остановился и деловито вернулся. Стоит и читает обернутое вокруг столба объявление.
У кого-то кошка только что принесла котят.
Зачем возить Томми к мертвым животным, если к нему могут сами прийти живые?
Я запомнил первую половину телефона, Клэй вторую, но, когда мы позвонили, нарвались на выговор. Объявление повесили три месяца назад, последний из котят шесть недель как продан. Вместе с тем ответившая женщина точно знала, куда нас отправить. Голос у нее был мужской, одновременно открытый и сухой.
– В интернете десятки сайтов про животных, но вам лучше всего подойдет РКТ.
Эта леди имела в виду «Рейсин куортер трибьюн»; ее совет оказался точен и прозорлив: стоило лишь нам заглянуть в эту нашу районную газету – как там продавались одна колли, одна келпи и пара австралийских попугаев. Морская свинка, королевский попугай и три кошки разной породы.
Но в самом низу ждал он, причем объявление уже успело сколько-то провисеть. И я сразу должен был всё понять по тому, как у Клэя зажглись глаза: он внезапно разулыбался и ткнул пальцем вниз:
УПРЯМЫЙ, НО МЕРОЛЮБИВЫЙ МУЛ
НЕ ВЗБРЫКИВАЕТ, НЕ РЕВЕТ
$200 (торг)
НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ
Спросить Малкольма
– Ни в коем разе не показывай Томми, – сказал я, но Клэй чихать хотел.
Он еще раз плавно опустил палец на ошибку в первой строке.
– Упрямый, – сказал он, – но меролюбивый.
Мы сошлись на одноми из котов – хозяева уезжали за границу. Везти с собой оказалось слишком дорого. Они сказали, что его зовут Матрос, но мы точно знали, что переназовем по-своему. Крупный, тюфяк с мурчалками – черные губы, гудроновые лапы – и хвост, словно вялый меч.
Мы покатили куда-то в Уэзерилл, через два района к западу от нас, и на коленях у Клэя кот приехал домой; за всю дорогу он не шевельнул и ухом, только мурчал вместе с мотором в унисон. И ритмично впускал в Клэя когти.
Господи, если бы вы только видели Томми.
Жаль, что вы его не видели.
Дома мы поднялись на крыльцо.
– Эй, Томми! – позвал я, он вышел, и глаза у него были юные и непреклонные. Взяв кота на руки, он едва не расплакался, прижимая полоски к груди. Он гладил его и ласково трепал, говорил с ним без слов.
Тут вышли оба, Рори и Генри, и изумили великолепной реакцией, почти в один голос возмутившись.
– Эй, это как это, Томми завел, сцуко, кота?
Клэй отвел глаза. Я ответил:
– Потому что мы его любим.
– А нас вы не любите?
Тут мы услышали заявление Томми и моментальную отповедь Клэя:
– Я его назову Ахиллес.
Резко:
– Нет, не его.
Я тут же посмотрел на Клэя.
Я был упрям и уж точно не меролюбив:
Нет, Клэй, черт тебя дери, сказал я, пусть только взглядом, – но кого я пытался одурачить? Как бы то ни было, Томми держал кота как новорожденного младенца.
– Ладно, – сказал он. – Тогда Агамемнон.
На этот раз ему не велел Рори.
– Придумай имя, которое мы сможем выговорить.
И он все равно воздал дань Пенелопе.
– Тогда, может, Гектор?
Величайший герой среди всех троянцев.
Кивки и согласное бурчание.
Следующим утром в конных кварталах обнаружились повороты, о которых я знать не знал, и мы выбежали на Эпсом-роуд. Неподалеку от тоннеля Лонро. Над нами продребезжал поезд. Это была одна из тутошних забытых улиц с единственным забытым полем. Все ограды покосились. С деревьев облезала волокнистая кора; словно башни, они не сдавали своих рубежей.
Под ними – клочок земли; и трава, похожая на кулаки, в пыли. Ржавая изгородь из колючей проволоки. Хибара, выцветшая до серого. Трейлер, старый и обшарпанный; и пьяный мужик в три часа ночи.
Я помню звук его шагов и как они замедлились на колдобистой дороге. На этом этапе пробежки Клэй никогда не сбавлял темпа: только ускорялся, без вариантов – и вскоре я догадался. Увидев трейлер и кусок неухоженной земли, я понял, что логики здесь искать нечего, а вот мул, скорее всего, обнаружится. Перейдя на шаг, я злобно заговорил:
– Ты позвонил по номеру из газеты, так?
Клэй деловито шагал к цели.
Его дыхание так быстро успокоилось, после бега пришло в обычный ритм.
– Не понимаю, о чем ты.
И тут появился щит.
Теперь ясно, что все это было в каком-то смысле правильно.
Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора.
Жизнь у Эда Кеннеди, что называется, не задалась. Заурядный таксист, слабый игрок в карты и совершенно никудышный сердцеед, он бы, пожалуй, так и скоротал свой век безо всякого толку в захолустном городке, если бы по воле случая не совершил героический поступок, сорвав ограбление банка.Вот тут-то и пришлось ему сделаться посланником.Кто его выбрал на эту роль и с какой целью? Спросите чего попроще.Впрочем, привычка плыть по течению пригодилась Эду и здесь: он безропотно ходит от дома к дому и приносит кому пользу, а кому и вред — это уж как решит избравшая его своим орудием безымянная и безликая сила.
«Подпёсок» – первая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще — тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить. Мы братья Волф, волчьи подростки, мы бежим, мы стоим за своих, мы выслеживаем жизнь, одолевая страх.
«Против Рубена Волфа» – вторая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
«Когда плачут псы» – третья книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
Жизнь в театре и после него — в заметках, притчах и стихах. С юмором и без оного, с лирикой и почти физикой, но без всякого сожаления!
От автора… В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?»…
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…