Глина - [16]

— Ну так как?

— Пошли.

Попытался говорить спокойно. Поднялся по ступенькам, а облака над церковной крышей сделались крыльями ангелов.

20

— Ты это куда собрался и с кем? — спрашивает Джорди.

— Да просто прогуляться, дружище.

— Просто прогуляться? У нас, кажется, другие дела намечались.

— И какие это дела?

— Какие? Обычные.

— Это какие?

— Мне почем знать? Пошататься, все такое.

— Слушай, Джорди, мы не долбаные сиамские близнецы.

— Так, еще раз повтори. — Сбросил подрясник. — Прогуляться?

Мы были в ризнице, где всегда переодевались. Там стояло здоровущее распятие, шкаф, где хранились вино для причастия и облатки, огромный комод и платяной шкаф для облачений священника, лежали пачки свечей, громоздились коробки с ладаном, стопки молитвенников, сборников гимнов, изображений святых — тот колченогий, тот проткнут стрелами, — портреты священников и епископов, которые уже померли. К стене был приколот график работы нас, служек.

Я через голову стянул белый стихарь. Расстегнул пуговицы на красном подряснике, снял его тоже.

— Хочешь, ну, типа… пошли с нами, — говорю.

— Да ну? Изображать при вас этакую цыпочку?

Я попытался оттереть со штанины джинсов пятно от травы, а с ботинка — засохшую грязь. Повесил подрясник и стихарь на свою вешалку, среди облачений других служек. Джорди сделал то же самое. А на меня не смотрит.

— С ней подружка пойдет, — говорю.

— В смысле, эта горгулья?

— Джорди, кончай.

— Пойду пообщаюсь с пацанами в «Ветреном уголке». Может, отдубасим какого из Спрингвеллера. — Поджал губы и заговорил писклявым девчачьим голосом: — А ты валяй на прогулочку со своей красулечкой. — Шагнул к двери. — Только во вторник не надумай прогуливаться, — говорит.

Вышел в основную часть церкви, потом из церкви наружу; массивная дверь хлопнула у него за спиной.

Я пошел за ним следом. На выходе столкнулся с отцом О’Махони — тот возвращался в храм.

— Спасибо, Дейви, — говорит. — Вы с приятелем молодцы. — Подмигнул. — Аж десятка! — говорит.

Я вышел из церковного полумрака на яркий свет. Помедлил на верхней ступеньке. Посмотрел вниз — на Феллинг, на реку. Все блестит. Река змеится к востоку, к горизонту, к неподвижному плоскому морю.

Я поглубже вдохнул, успокоился и подошел к Марии. Вдвоем нам было неловко. Мы двинулись в путь, оба совсем скованные. Даже руками почти не размахивали, чтобы не коснуться друг друга ненароком. Не знали, что говорить. Двинулись по Сандерленд-роуд, вверх к парку Святой Холм. Там, как всегда, загляденье: аккуратные клумбы, круглые и прямоугольные, лужайки и изгороди подстрижены, кустарник прорежен, мусор убран. Мы проходили мимо лужайки для игры в шары. Сквозь просветы в живой изгороди видели людей в белом, безупречный прямоугольник зеленой травы, слышали перестук, когда шары ударялись друг о друга, всплески смеха и аплодисментов. Из кустарника и высоких деревьев мощной волной неслось птичье пение. Нас заприметил сторож. Щелкая колотушкой, зашагал в нашу сторону. Ничего не сказал, лишь сощурился и предупредительно поднял палец.

— Мы ничего не делаем, — сказал я ему. — Мы будем хорошо себя вести, мистер Пью.

Он показал нам черный блокнотик и сделал вид, что что-то в него записывает. Сложил кулак, погрозил нам. А потом Повернулся и похромал прочь.

— Он, вообще-то, разговаривать умеет? — спросила Мария.

— Только орать, — говорю. И изобразил: — «Я тебя, пацан, крепко запомнил! А ну, проваливай отсюда, безобразник!»

Мы пошли дальше, вышли из парка, поднялись на Святой Холм. Прошли мимо Коламба-клуба. За матовым стеклом пили какие-то люди, силуэты размазаны. Мы еще раз посмеялись над лошадкой, которая оказалась львом. Мария сказала, что ей иногда кажется: животные ей ближе, чем люди. В особенности чем взрослые.

— Я вообще не хочу взрослеть, — говорит. — И уж всяко становиться такой, как большинство здешних. Понимаешь, о чем я?

Я пожал плечами.

— Квелые они, — говорит. — И жизнь у них жалкая, скучная.

— Угу.

— Я когда-то хотела стать монахиней. Думала: хоть так сделаю что-то особенное и вырвусь отсюда. А потом как мне рассказали про бедность, целомудрие, послушание и молчание, я подумала: нет, это не для меня.

— Я тоже когда-то хотел стать монахом. Когда приезжал этот Белый Отец и выступал перед нами.

— А, этот! Ой, он такая прелесть!

Идем дальше. Иногда руки соприкасаются, мимолетно. Шагаем по Сплит-Кроу-роуд в сторону Уотермил-лейн, где широкие газоны и улица обсажена молодыми деревцами. Навстречу все время попадаются соседи, родня. Окликают нас, мы машем руками, отзываемся. А они давай друг друга пихать локтями, посмеиваться, улыбаться.

— Ты только посмотри на них, — говорит Мария. — Тут вообще никуда не скроешься. Добрый день, тетя Клэр! — орет, потому что мимо почти бегом мчится какая-то тетка с полным мешком продуктов.

Идем дальше.

— Ты ведь знаком с этим Стивеном Роузом? — спрашивает Мария.

— Угу.

— Он нездешний, да?

— Угу.

— О нем всякое рассказывают, слышал? Это правда?

— Не знаю.

— Сплетников всегда хватает, верно?

— Угу, — отвечаю.

— А он приветливый?

— Нет.

— Странный?

— Угу.

— По-хорошему странный или по-страшному?

Я подумал.

— И так, и так, — говорю.