Глаза смерти - [34]

Аня поднялась с кровати и подошла к напольной боксёрской груше, которая теперь возвышалась посреди комнаты. Подарок Диме на прошлый день рождения. Он сам заказал себе такую. Наверное, думал, что это забавно. Высокая, метр семьдесят, резиновая груша, отлитая в форме человека с пластиковым пьедесталом вместо ног и с вкладышем для фотографии на голове – можно представить, что бьёшь настоящего человека.

По словам мамы, Дима вкладышем никогда не пользовался, да и грушу бил редко. Тем не менее Аня считала саму идею довольно сомнительной. Это не помешало ей сейчас ткнуть грушу кулаком. Удар получился слабый. Резиновый человек едва отклонился. Аня ударила ещё раз и шикнула от боли в пальцах. С обидой посмотрела на Диму, а потом увидела его отражение в мониторе. Брат смотрел на неё. Едва сдерживал смех.

– Ах ты! – Аня сильнее ударила грушу.

Та беззвучно пошатнулась на хорошо смазанной пружине.

Комната Димы не изменилась за последние годы. Это был своеобразный музей. Музей его детства. На деревянных полках теснилась армия солдатиков, рейнджеров, частично оплавленных и надрезанных людей-икс. На отдельном возвышении стоял зáмок «Лего», когда-то казавшийся Ане гигантским со всеми башенками, прятавшимися в дозоре лучниками и внутренним двором с вооружёнными пехотинцами. Рядом висели упрятанные в стекло киноафиши трёх последних фильмов по «Гарри Поттеру», а на полке компьютерного стола, возле учебников, стояли выполненные на заказ снежные шары с Олдричем Киллианом из «Железного человека» и Джеком Салли из «Аватара».

Помимо киноафиш и университетского флага в Диминой комнате висели фотографии. Много старых фотографий, сделанных ещё до двенадцатого года, когда Дима сломал ногу, и ни одной – после: из поездок в парижский «Диснейленд», из аквапарков, из школьных однодневных походов. На всех снимках брат смеялся или просто улыбался. С Аней, с родителями или одноклассниками.

Окна в квартире выходили на Ленинградку, и оттуда всегда тянуло бензином, разгорячённым асфальтом. В Диминой комнате не было кондиционера. Он сам не захотел. И запретил убирать у него. После долгих пререканий отстоял это довольно глупое исключение – уборщицы из клининга к нему не заходили. Дима сам наводил у себя порядок, даже если ему мешали боли в ноге. Вот только делал это редко, и все полки, а с ними солдатиков, зáмок, снежные шары покрывал неизменный налёт дорожного смога – такой тонкий и ровный, будто специально нанесённый, как на новенькую вазу наносят слой кракелюрного лака. На днях Аня вновь заговорила с братом об этой странности, а он только ответил:

– «Мужик что бык. Втемяшится ему в башку какая блажь – колом её оттудова не выбьешь».

В последнее время Дима часто повторял эту цитату.

– Мужик что бык, – прошептала Аня, с недовольством проведя пальцем по одной из башен зáмка.

Кончик пальца сразу стал чёрным.

– Ань, – Дима снял наушники, повернулся на стуле и чуть отъехал от стола. – Почему ты вернулась из Испании?

Они уже говорили об этом. Аня тогда сказала брату, что соскучилась по родным местам, поняла, что всё равно не захочет жить в Мадриде. Знала, что такое объяснение звучит нелепо, но думала, что Дима ей поверит.

– Что? – Аня постаралась под удивлением скрыть растерянность.

– Почему ты вернулась в Москву?

Дима думал, что сестра вернулась из-за него. Ждал, что Аня его разубедит, а она только напряжённо всматривалась в запылённые стены зáмка, будто планировала их штурм и никак не могла найти хоть одно уязвимое место. Нужно было раз и навсегда избавить Диму от подобных сомнений.

Из коридора донёсся переливный голос соловья. Домофон. С детства знакомый звук. Раньше он означал, что за Аней пришли подруги. Она торопливо прощалась с Димой, видела грусть в его глазах, но всё равно уходила. Потому что это было её спасение от гнетущего, отравляющего чувства вины, едва прикрытого улыбкой и неподдельной любовью к брату.

Дима не пошевелился. Ждал ответа. Аня молчала. Не придумала ничего убедительного, а сказать правду не могла. Знала, что никогда не сможет. Потому что Дима не поймёт. Пусть лучше думает, что сестра вернулась из-за него.

Электронная трель соловья прекратилась. В комнату постучали. Пришла мама. С тех пор как Дима отстоял независимость своей комнаты, к нему не заходили без стука. Потом вовсе перестали заходить. Такая независимость не принесла ожидаемого счастья. Аня это хорошо чувствовала и подозревала, что Дима хотел бы застыть в состоянии постоянной войны – изо дня в день сопротивляться чужой воле и так чувствовать себя живым, востребованным.

– Дим, это к тебе, – мама приоткрыла дверь. – Ань, поможешь?

– Да, сейчас.

Аня так и не ответила. Уходя, с сожалением посмотрела на Диму. Брат чуть раскачивался на стуле и поглаживал бедро левой ноги.

Мама подготовилась к приходу Максима. Знала, что впервые увидит чуть ли не единственного друга Димы, и захотела познакомиться с ним поближе – решила, что черничный пирог и чай с корицей лучше всего располагают к такому знакомству, однако ошиблась. Максим так и не поднялся к ним на седьмой этаж.

Мама любила готовить. Любила принимать гостей, которых, к её сожалению, в последние годы становилось всё меньше. Когда родился Дима, она перевелась на полставки. Когда же Дима сломал ногу, вовсе уволилась. Папа давно предлагал ей оставить не самую интересную работу в небольшом садоводческом журнале, заняться семьёй и обустройством загородного дома. Поначалу мама чувствовала себя хорошо. Ходила в театр, занималась с сыном и чуть ли не каждый день встречалась с подругами, а теперь как-то незаметно притихла. Даже в театр почти не выбиралась. И всё чаще уезжала за город, где долгими часами занималась исключительно своим цветущим садом со всеми его гортензиями, туями и барбарисами.