Глаза смерти - [31]

– Что? – Катя открыла следующее изображение, оказавшееся чуть более светлым.

Корноухов, к своему неудовольствию, понял, что загадка картины увлекла его, заставила ненадолго позабыть связанные с «Особняком» тревоги.

– Я показал эти здания знакомому архитектору. Конечно, нужно подождать более чётких снимков, однако уже сейчас угадывается испанский колониальный стиль.

– Испанский?!

– Пока не буду ничего утверждать, но похоже на то. Оштукатуренные дома с внутренним двориком. Двухскатные черепичные крыши с лёгким свесом. Арочные галереи вдоль первого этажа двухэтажных домов. Церквушка, построенная, скажем так, в несколько искажённом мавританском стиле.

– Мавританском?

– Знаю, звучит странно. В те годы, считай, Альгамбра, как и всё мавританское, ещё была в забвении, а тут…

– То есть Берг при том, что никогда не покидал Петербург, успел поработать… И ладно ещё в Испании, это можно представить. Но в колониях!

– Ну, чтобы написать все эти домики, совсем не обязательно куда-то ездить. Можно ведь и фантазию подключить, и чужие зарисовки.

– Это да. – Катя отстранилась от монитора.

– Тут мы ещё разберёмся. А пока предположим самый интересный вариант, согласна? И если так, значит, как и в случае с Москвой, отъезд Берга просто нигде не зафиксирован. Но тогда непонятно, почему он в России продолжал использовать те же краски, те же грунты и холсты. Ведь это странно! Сама понимаешь, сырьё везде разное. Даже холсты отличались. Другой характер кручения нити, другое чередование нитей уткá с нитями основы.

– Тогда…

– И ведь всё, что использовал Берг, было характерно именно для России конца восемнадцатого века. То есть он всюду таскал один большой набор материалов? Зачем? Всё это можно было без проблем купить на месте.

– Значит, он всё-таки никуда не ездил… Сидел в Петербурге. И просто подключал фантазию.

– Не торопись. Тут не всё так однозначно.

– Что ещё? – устало, без прежнего воодушевления спросила Катя.

– Во-первых, растительность. Опять же, тут плохо видно, но я показал снимки знакомому ботанику. Так вот, он почти уверен в изображении по крайней мере двух растений. Редкие виды филодéндрона и бромелии.

– Что это?

– Я же говорю, редкие растения. У нас такие можно встретить только в ботаническом саду. Им нужен влажный климат. Очень влажный.

– Они растут в Испании?

– Опять же, в ботаническом саду. Все эти бромелии, которые изобразил Берг, в таком виде растут только в Южной Америке.

– Южной Америке?

– Да. Перу, Бразилия, Боливия, ещё несколько стран. Дальше – больше.

Максим тихонько слез с подоконника. Подошёл к столу, будто хотел заглянуть в монитор, но в последний момент передумал и сел на кровать.

– Посмотри на шестнадцатый снимок. Это увеличенный фрагмент. Видишь?

– Дерево?

– Смотри ближе к кроне. Что там на ветке?

– Похоже на… какое-то животное.

– Всё верно. Это ленивец.

– Ленивец?

– Да. Довольно неплохое изображение, причём ни разу не исправленное. Берг его написал с ходу.

– Ты хочешь сказать, с натуры?

– Может быть. Надо поискать, когда первых ленивцев вообще привезли в Европу.

– Думаешь, он увидел его в каком-нибудь зоопарке?

– Допускаю. Например, в частном. Тогда любителей экзотики было не меньше, чем сейчас. Ну да ладно. С ленивцем мы разберёмся. А теперь самое интересное.

Погосян замолчал. Ненадолго отвлёкся. Судя по всему, кто-то зашёл к нему в кабинет. Погосян отвечал кратко и довольно грубо – сделал всё, чтобы его оставили в покое.

Максим теперь сдвинулся на край кровати и весь подался к столу, к колонкам, будто опасался упустить следующие слова.

– Так вот, – Погосян вновь щёлкал мышкой. – Подпись на внутренней картине совпадает с обычной подписью Берга. И там же стоит дата.

Громко, напористо ударил гудок скайпа. Звук отдался пульсацией в ране на голове, и Корноухов понял, что Катя увеличила громкость колонок.

– Тысяча семьсот девяносто третий, – с придыханием произнесла она.

– Какой? – не сдержался Максим и поднялся с кровати.

– Девяносто третий, мой мальчик, – чётко повторил Погосян. – Любопытно, правда? Внутренняя картина, если верить датировке, написана через шестнадцать лет после смерти Берга и через девятнадцать лет после того, как был создан внешний живописный слой, то есть сам «Особняк на Пречистенке».

– Тогда я ничего не понимаю. – Катя откинулась на обитую шениллом спинку.

Массив лиственницы. С декорированной царгой и усиленной проножкой. Стул для Кати тоже сделал Корноухов. И если бы не постоянное желание Перса разодрать сидение, стул до сих пор смотрелся бы как новенький.

– Ну почему же? – В голосе Погосяна чувствовалась неизменная напряжённость. – Всё не так запутано, просто очень и очень любопытно. Если верить твоему краеведу…

– Ему можно верить.

– А документам, которые он нашёл?

– Он всё брал из актовых книг, из дел московской городской управы, из архива научно-технической документации и… в общем, он знает своё дело. Конечно, там могут быть неточности, но вряд ли.

– Хорошо. Значит, история получается такая. Александр Берг родился в Петербурге в семье архитекторов. С детства обучался искусствам и уже в молодости, к семидесятым годам, успел прославиться достаточно, чтобы получать неплохие заказы от обеспеченных людей. А в семьдесят седьмом он, по официальной версии, погиб в пожаре на Выборгской стороне. Какая утрата. Однако на самом деле Берг сбежал.