Глаза колдуна - [95]
Никто не предупреждал его, что отпускать повзрослевшую девушку навстречу обычной жизни будет ему в тягость. Никто не обещал, что долгожданную свободу от ведьминских проклятых пут он примет с отрадой.
Иногда собственные фантазии кажутся ему единственной правдой, несмотря на воспитание, подаренное Нессой, и мораль, которую он выучил сам. Людские сплетни так плотно, так сильно скрутились вокруг их крохотной странной семьи – отца и дочери, брата и сестры, какими он и Клементина представляются обществу, – что Серласу сложно отличить выдуманные кем-то злые наговоры от реальности. Ему не нравится то, что говорят о нем и Клементине люди вокруг. Еще больше он ненавидит растущие, как снежный ком, сплетни о ней и подмастерье сапожника.
– Еще лето не кончится, – смеются горожане, – а мы уже будем гулять на их свадьбе.
Знали бы люди, какая сила вытягивает из их уст подобные разговоры, держали бы язык за зубами.
Серлас сам хотел, чтобы Клементина наконец нашла себе мужа и успокоилась. Теперь же за подобное решение он корит себя. Корит? Нет-нет, ненавидит! Презирает за то, что вообще допускает мысли, которые выдают в нем человека, мужчину, а не отца или брата юной девушки, и не может набраться смелости, чтобы принять их окончательно.
Серлас ненавидит и ее тоже: когда Клементина уходит на долгие прогулки с городскими юношами, не спросив его разрешения; когда улыбается, думая, что он не замечает; когда напевает песни, чтобы потом спеть их для Шея. Когда и словом, и делом доказывает Серласу, что более не подчиняется ему и не соблюдает правила их дома.
Думал ли он об этом, наблюдая за взрослением Клементины? Знал ли, что долгие годы жизни рядом с ней сделают из него не просто родственника чужому ребенку, а собственника, не желающего мириться с остальным миром и его незыблемыми законами?
Эти вопросы иногда донимают его ночами, когда он не может заснуть и долго ворочается в постели, прислушиваясь к размеренному дыханию девушки за стеной. Сперва Серлас стыдится чувств, что долго, постепенно росли в нем эти годы – и теперь, словно плоды ядовитого растения, созрели и лопнули, заразив его. Потом, покорно следуя своим мыслям, он устремляется глубже, ищет причины, источник его болезни. Это ведь болезнь, лихорадка, верно? Ее можно излечить. Затем, потеряв вдруг интерес к поискам, Серлас возвращается на поверхность – к себе настоящему. Имеет ли он право на эгоизм? Стоят ли годы его одиноких страданий такой цены? И если не Клементина, то кто исцелит его?
Если не Клементина, то кто, в конечном итоге, будет его наградой за верную службу данному ведьме слову?
Иногда Серласу удается уговорить себя: он требует слишком многого, невозможного. Иногда, плюясь и проклиная общество, что презирало их обоих с самого рождения Клементины, хочет бросить все это притворство, скинуть маску и заявить, что рыжеволосая девушка принадлежит ему – ему, а не Шею, подмастерью сапожника, и никому другому в крохотном Коуве. Но, конечно же, все его тягостные ночные думы так и остаются фантазиями, и наутро Серлас признается себе только в одном: он всегда был трусом, и это не изменили ни годы, ни проклятие, нависшее над ним.
И когда в один солнечный яркий день Клементина, торопливо перебирая босыми ступнями по их дощатому полу, прибегает, чтобы рассказать Серласу новость, тот не находит слов для ответа.
– Шей позвал меня в жены, – без предупреждения говорит девушка. Стоит перед ним, ошарашенным, уперев руки в бока, теребит нижнюю пухлую губу и …дуется? злится? – Слышишь, Серлас? Я пойду за Шея замуж.
Она говорит это, и взгляд ее бегает по лицу мужчины – испуганный внезапной новостью или рассерженный из-за безмолвия Серласа. Он не знает и не видит, как вытягивается лицо Клементины, как она злится еще сильнее.
– Что ты молчишь? Порадуйся за меня или рассердись. Благослови на брак, накажи, запри в доме. Сделай хоть что-нибудь, Серлас!
Он медленно садится на скрипучий стул за своей спиной, прислоняется к ребристой его спинке. Закрывает глаза, скрещивает на груди руки, чтобы скрыть, как они дрожат.
– Хорошо, – наконец отвечает он. И голос его хрипит и ломается, и он ждет, что Клементина, не заметив этого, вновь кинется с головой в собственные переживания. – Разве Шей не должен прийти ко мне, чтобы просить твоей руки?
Девушка вспыхивает, словно пламя.
– Ты мне не отец, и Шей это знает. Все в городе это знают, Серлас, и только ты все еще живешь в придуманном мире.
– Скажи это матери у себя в голове.
Они не должны ругаться теперь. Но ни он, ни девушка больше не подчиняются размеренному ритму жизни. Правила и границы этих правил, что они оба устанавливали для себя годами, теперь не имеют над ними власти. Клементине почти шестнадцать. Совсем скоро она сможет решать за себя. Она уже решает все за себя.
– А знает ли твой Шей, кто ты такая? – цедит Серлас. Яд плещется у него в горле, выливается в словах злостью, травит рассудок. Клементина давится возмущением и не может ему ответить. – Что он скажет, когда узнает всю правду? Расскажи ему до свадьбы, девочка, и посмотрим, что будет.
