Глаза чужого мира - [49]

— Подумайте! — настойчиво убеждал всех Сабакуль. — Разве Гилфиг позволил бы этот катаклизм в то самое время, когда мы плывем, чтобы участвовать в религиозных обрядах у Черного обелиска?

Паломники успокоились, хотя каждый посвоему истолковал событие. Витц, оратор, увидел здесь аналогию с затуманиванием зрения, которое можно излечить усиленным морганием. Войнод заявил: «Если в Эрзе Дамате все пройдет хорошо, я собираюсь посвятить следующие четыре года жизни разработке схемы восстановления силы солнца!» Лодермульк просто сделал оскорбительное заявление, смысл которого сводился к тому, что солнце может гаснуть, а паломники — пробираться на очистительные обряды на ощупь.

Но солнце продолжало сиять, как и раньше. Плот неторопливо плыл по широкому Скамандеру, берега которого стали теперь такими низкими и настолько лишенными растительности, что казались далекими темными линиями. День прошел, и солнце село, испуская сильное темнобордовое сияние, постепенно померкнувшее и потемневшее, когда светило исчезло.

В сумерках паломники развели костер и собрались вокруг него на ужин. Они обсуждали тревожное мерцание солнца и размышляли на эсхатологические темы. Сабакуль считал, что вся ответственность за жизнь, смерть, будущее и прошедшее лежит на Гилфиге. Хакст, однако, заявил, что чувствовал бы себя спокойнее, если бы Гилфиг лучше следил за состоянием мира. На некоторое время разговор стал напряженным. Сабакуль обвинил Хакста в верхоглядстве, а Хакст использовал такие слова, как «легковерие» и «слепое уничижение». Гарстанг вмешался и указал, что не все факты еще известны и что очистительные обряды у Черного обелиска могут прояснить ситуацию.

На следующее утро паломники заметили впереди большую плотину — линию крепких жердей, препятствующих навигации по реке. Только в одном месте имелся проход, но даже эта брешь была закрыта тяжелой железной цепью. Паломники позволили плоту подплыть поближе к проходу, а потом сбросили в воду камень, который служил якорем. Из стоящей неподалеку хижины появился дервиш, длинноволосый, с костлявыми конечностями, в изодранных черных одеждах. Потрясая железным посохом, он выскочил на плотину и угрожающе уставился на стоящих на плоту.

— Плывите назад, плывите назад! — закричал он. — Эта река находится под моим контролем! Я не позволяю никому плыть дальше.

Гарстанг выступил вперед.

— Прошу тебя о снисхождении! Мы — группа паломников, направляющихся на очистительные обряды в Эрзе Дамат. Если необходимо, мы заплатим тебе за то, чтобы проплыть через плотину, хотя надеемся, что ты, в своей щедрости, освободишь нас от этой дани.

Дервиш резко рассмеялся и взмахнул железным посохом.

— От моей дани никто не может быть освобожден! Я требую жизнь самого порочного в вашей компании, если только один из вас не сможет продемонстрировать свою добродетель, к моему удовлетворению!

Он стоял, широко расставив ноги, в хлопающих на ветру черных одеждах и свирепо глядя вниз на плот. Паломники беспокойно зашевелились. Каждый исподтишка взглянул на другого. Послышалось приглушенное бормотание, которое вскоре переросло в разноголосицу утверждений и притязаний. Наконец все перекрыл скрипучий голос Касмайра:

— Я не могу считаться самым порочным! Моя жизнь исполнена милосердия и аскетизма, даже во время игры я не пользовался недостойными преимуществами.

— Я еще более добродетелен, поскольку питаюсь только высохшими бобами из страха отнять чужую жизнь, — сообщил его товарищ.

— Я безупречнее, ибо живу только выброшенными стручками от этих бобов и корой, опавшей с деревьев, из страха уничтожить жизнь в растениях, — подал голос другой паломник.

— Мой желудок отвергает растительную пишу, но я поддерживаю те же самые возвышенные идеалы и питаюсь лишь падалью, — послышался голос слева.

— Както я проплыл по огненному озеру, дабы уведомить одну старую женщину, что бедствие, которого она страшилась, вряд ли произойдет, — с придыханием бросил один из паломников.

— Моя жизнь — бесконечные унижения, и я непоколебим в своем стремлении к справедливости, хоть мне самому и приходится несладко в результате моих трудов, — вклинился Кугель.

Войнод был не менее упорным.

— Это правда, я волшебник, но посвящаю свое искусство исключительно помощи в человеческих горестях.

— Моя добродетель имеет характер квинтэссенции, ибо она была извлечена из знаний, накапливаемых веками. Как я могу не быть добродетельным? Я бесстрастен перед лицом обычных человеческих страстей, — встрял Гарстанг.

Наконец высказались все, кроме Лодермулька, который стоял в стороне с угрюмой усмешкой на лице.

— Говори, Лодермульк! Докажи свою добродетель, или тебя сочтут наиболее порочным, в результате чего потеряешь жизнь!

Лодермульк рассмеялся, повернулся и сделал огромный прыжок, доставивший его к самой крайней жерди плотины.

Он вскарабкался на парапет и вытащил шпагу, угрожая ею дервишу.

— Мы все порочны. И ты не менее порочен, чем мы, раз навязываешь нам свое абсурдное условие. Опусти цепь или приготовься к встрече с моей шпагой.

Дервиш выбросил вверх руки.

— Мое условие выполнено! Ты, Лодермульк, продемонстрировал свою добродетель. Плот может плыть дальше. В дополнение, поскольку ты использовал свою шпагу в защиту чести, я даю тебе в дар эту мазь, которая, если намазать ею клинок, позволяет разрезать сталь или камень так же легко, как масло. А теперь плывите. И пусть всем вам пойдут во благо очистительные молитвы!